Малое путешествие по большому государству

Глава 17. Как улыбка привела меня в армию.

Улыбка приведшая меня в амию, была совсем другого рода. Погожим майским днем, уже исключенный из мат.-меха, но сохраняющий ускользающую надежду на пересмотр приказа об исключении, шел я на дачу в Старом Петергофе, где снимал комнату. Со мной там жило неопределенное число приятелей.

Чего и кого только не было на этой даче! Когда-нибудь кто-нибудь из ее обитателей напишет драму, фарс или трагедию о зиме 82-83гг.. А сейчас я дам лишь анонс будущего шедевра, которым его автор – вряд ли это буду я – сможет воспользоваться. Итак, на даче были: настоящий астролог! Красавица! Четыре студента! Приведения! Там искали Сатану и ходили за ним с ножом на чердак! Там хотели учредить инквизицию и выпускать антисоветские листовки! Там был обыск! Вокруг дачи были: черти! жестокие гебисты! коварные психиатры! Таинственные следы! Петухи! Пожалуй, и благодать любви была недалеко.

И замечаю я на противоположной стороне сельской улицы приятеля, а рядом с ним милиционер. Зная за собой множество антисоветских грехов, я хочу ретироваться, как замечаю рядом с ними обоими неизвестного мне мальчика. Все трое явно идут куда-то вместе и не ругаются. «Что бы это значило? Если бы его забрала милиция, то никакого мальчика рядом не было бы. Наверно, это родственники моего друга. Он мог бы предупредить, что у него родственники в милиции.» Решив, что милиционер здесь по родству, а не по службе, я улыбаюсь, но реагирует мент, а не друг: «кто ты такой? Ты-то мне и нужен!» Я схвачен, приведен в отделение милиции, пару часов сижу в КПЗ (обезьяннике), оттуда доставлен в военкомат. Только через пару лет выяснилось: мальчик был родственником хозяев дачи. За милиционером он увязался из солидарности с моим задержанным другом. Именно из-за такой солидарности Советский Союз в конце-концов проиграл. (См. пред. главу)

Глава 18. Народ в шинелях.

В середине 50-ых компания молодых математиков, увлеченных мат-логикой и историей, устраивала (заводилой был мой отец) доклады и дискуссии по истории русских революций и Советской власти. Так вот эти мат.-логики запретили использовать слово «народ»: если его кто-нибудь произносил, то тотчас лишался слова. Они так боролись с демагогией, в первую очередь КПСС-овской, все делавшей исключительно «именем народа». Но не только КПСС-овцы так поступают. Народ-богоносец; народ-богоотступник; добрый, мудрый, страдающий народ, изнемогающий то при царях, то при большевиках; народ, великий государственный строитель, сумевший создать самую большую империю в мире; народ жестокий и рабски покорный; народ легкомысленный и анархистский; народ-конвоир и народ-жертва, народ, отважный на войне и трусливый на собрании; народ, доверяющий Мавроди больше чем Солженицыну, – что только не писали о тебе, русский народ! И обо мне, значит, ведь «без меня народ неполный». Пожалуй, только маленьким островным народом великих мореплавателей не называли нас, о народ! Не верь, пожалуйста, всему, что о тебе пишут, народ, и да не позволим мы творить от нашего имени всяческое зло и глупость!

Но я не убоюсь тех смелых математиков (они в 57-58гг. были осуждены по ст.58 – антисоветская агитация и организация) и буду пользоваться словом народ, хотя бы из-за его краткости. Назвать обитателей в./ч. №54614 военными – язык не всегда поворачивается.

Ууу!!!-уууууу!!!-уууу!!!!!-уууху!!!!!-ухуху-уху-ууу-уху-уху!!!!!!!!!!!!!!!!!

Так бежит 3 рота – куда меня определили через пару недель после прибытия в часть – по отзывно дрожащей железной лестнице с третьего этажа строиться на обед. Не стойте под лестницей, оглохнете.

И как это я набрался духа в этой главе говорить со всем народом?

Глава 19. «Одним ударом – два зуба.»

Прогромыхав, построившись, спев куплет-другой «не плач девчонка, пройдут дожди, солдат вернется, ты только жди…» рота получала вожделенный, и к моему удивлению скудный, обед. Хоть я и не любил, Советскую власть, но что она недокармливает собственных солдат – сюрприз. А еще хочет весь свет покорить!

Рота приняла меня неплохо. Конечно, не избег я злых шуточек: пропажа матраса после отбоя, ночные пробуждения и пр., но – терпимо. Первые недели народ в шинелях окружал меня, требуя рассказов о чем угодно: они раскусили культурного. Но из меня плохой выдумщик: попробовал было пересказывать Илиаду и Одиссею – без успеха. Неосторожно одному я погадал по руке: вокруг закружились толпы – солдат, прапорщик, офицер желает знать что будет. О, если бы во мне была бы хоть крупица Остапа Бендера или бравого солдата Швейка! Я бы мог стать абсолютным монархом этой полудикой части. Но нет, с прямодушием Чонкина, поистине, достойным лучшего применения, я честно пересказывал по их ладоням то немногое, что мог связать с известным мне учебником по хиромантии (я уже упоминал, что раньше водился с астрологами, хиромантами). Мои предсказания, как и мои рассказы не дали мне авторитета. А работать я был определен в помощь нарядчику-азербайджанцу. О б этом я уже рассказывал.

Находилось время и погулять. Конечно, наша часть была ограждена где забором, где рядами колючей проволоки, но: да здравствует священное право каждого советского человека, последнее из сохранившихся в СССР прав человека (непредусмотренных ни декларацией прав человека, ни конституцией), право на дырку в заборе! Именно там я полюбил природу: скроешься из армейского щлохинного ора, идешь по березняку, выходишь на опушки, забредаешь в густую траву… Я полюбил и то, что наш скудный лес то и дело прерывался новыми заборами, скрывающими иные в./ч., это придавало прогулкам загадочность, как и подъемные краны, возвышающиеся то там, то тут над лесом. Как сейчас помню: вдвоем с новым армейским другом (тоже из Питера) идем по лесу болтая о разном, и выходим к опустевшей деревеньке. Не слышно псов, не видно селян, лишь старуха торгует самогоном с армейскими и сдававшая комнаты солдатским гостьям. Только и слышно, как каркают вороны и бьется в разрушенной низенькой церкви железная цепь о колокол. Грустная, утешавшая меня свобода.

А моя присяга? Вскоре она перестала волновать даже офицеров. Только вызывал изредка замполит, задавал казенные вопросы, ставил галочку: «работа проведена». Да командир моей третьей роты, молодой старлей (старший лейтенант) как-то подошел ко мне, спросил: «Тебя никто за твои убеждения не обижает?» «Да нет.» «Если что, ты скажи, я одним ударом два зуба выбиваю.»