Малое путешествие по большому государству

Глава 27. Многонациональный народ в одноцветных шинелях.

Приятно вырваться из воспоминаний о душных разговорах с моим неудавшимся губителем-командиром и продолжить речь об окружавших меня солдатах. Я назвал нас солдатами, потому что хочу подробней поведать о том незабываемом дне, когда, единственный раз за время прохождения службы, нам доверили оружие. Нас вывезли на стрельбище, нервно проинструктировали и стали подводить группами по пять человек к огневому рубежу, иначе говоря – небрежно вырытому окопчику. Вдалеке стояли мишени-щиты. Солдату выдавался уже заряженный автомат, над каждым нависало не менее двух офицеров, когда солдат отстреливался, они облегченно вздыхали и забирали оружие обратно. Об итогах стрельбы обычно не сообщалось, я так и не узнал свою меткость.

У офицеров были все основания нервничать, и надзирать за каждым вооруженным солдатом: если бы наша часть получила оружие, то первым делом перестреляла бы не успевших сбежать офицеров, а затем… Затем разбилась бы на три группы: одни отправились бы домой, к родителям, женам, невестам; другие бы рассыпались грабить по окрестным городкам и деревенькам, а третьи… Третьи в относительном порядке с дикими воплями, напоминающими те, что издавала рота, собираясь на обед, двинулись бы на Москву, разорять ненавистную столицу ненавистных русских – фантазировал я в 83 году. Не пойму, почему такие фантазии приходили мне на ум: не высказывались подобные желания вслух ни образованными армянами, ни житейски опытными азербайджанцами, ни дикими и забитыми узбеками, ни неграмотными, но уважающими культуру, гордыми таджиками, ни малозаметными казахами, киргизами, татарами, калмыками, ни воинственными грузинами. Но был какой-то дух, какой-то дух то ли брезгливости, то ли ненависти, дух какой-то злобы еще не вполне нашедшей себя.

А за что им было любить Москву?

За что было любить Москву 18-летнему узбеку, вырванного этой Москвой из своего грязного, любимого аула за тридевять земель на исполнение каких-то бессмысленных работ под ор и мат по преимуществу русских командиров? За что ему было любить Москву, которая, как знали не только аксакалы, командовала, как им жить в своем ауле, за что было ему любить русскую культуру, если русский язык открывался им в первую очередь своей матерной стороной? Если русский для них ассоциировался у себя на родине с глупыми приказами, а здесь – с пьяным офицером. То, что русские – не только навязанные начальники, но и врачи, инженеры, учителя, заметит этот узбек или таджик лишь лет через десять, после того как эти врачи, учителя, инженеры сбегут. Но тогда, тогда ни ему, ни мне невозможно было бы поверить, что такое бегство возможно.

Так что мои фантазии о поведении нашей части были не беспочвенны. Для них было еще и историческое подтверждение: именно так повели себя солдаты царской, русской армии в 1917 – кинулись дезертировать, грабить, захватывать столицы. Но тогда, повторю, я не думал об аргументах, я просто чувствовал нечто, бродившее в душах моих сослуживцах, нечто очень опасное для Москвы.

Глава 28. Этническая карта третьей роты в./ч. №54614.

Я опасаюсь, что меня сочтут расистом, фашистом, шовинистом, или, наоборот, русофобом и космополитом. Или даже заклеймят антисемитом, сионистом, жидомасоном, хулиганом, гомосексуалистом и лесбияном. Всякий, высказавшийся о национальностях, как и баллотирующийся на выборах, рискует репутацией. Но что делать: правда дороже и интересней, чем репутация, и она в том, что нации очень сильно отличаются. Отдельно взятый негр, может кроме физиологии, ничем не отличаться от одного отдельно взятого корейца, узбека или англичанина. Но сто отдельно живущих негров создадут совсем не такой поселок, как создадут 100 англичан или 100 узбеков. Итак я набросаю национальные портреты третьей роты в./ч. №54614 на лето 1983 от Р.Х.

Больше всего в роте было русских, пожалуй, около половины «личного состава». Но русские не составляли никакого единства, не очень сильно, но все же проявлялись лишь городские, областные связи: москвичи, ленинградцы, уральцы порой держались заодно. И характерных черт у русских, как у нации, проявлялось мало. Помню лишь одну: если инородец попадал за обеденный стол к русским, то те за столом, кто поавторитетней приглядывали, дабы инородца не обидели при дележе рыбы или мяса, а вот если русский попадал за стол к инородцам, то ему доставался самый маленький кусочек.

Довольно много, человек 40, было узбеков: дикие, шумные, забитые они находились в подчинении у 6 азербайджанцев. Как будто в отношении между этими народами было давным-давно решено: узбеки подчиняются, азербайджанцы командуют. Узбеки могли взбунтоваться, и даже выиграть на какое-то время, но потом азербайджанцы, несмотря на малочисленность, брали верх.

Таджиков было не так много, как узбеков. Они были тоже дики и полуграмотны, но гораздо менее шумны, и держались с большим достоинством, а собственная дикость не мешала им чувствовать и уважать культуру в других.

Армян и грузин в роте было по 2-3 человека, все они очень любили поговорить. Заметив, что я что-то знаю об их культуре, они посетовали «русские обычно думают, что принесли к нам свою культуру.» Услышав любезное их сердцам: «Что за глупость, у ваших народов культура старше русской.» они делали мне ряд комплиментов, и звали в третейские арбитры для разрешения спора: у кого раньше, у армян или у грузин возникла письменность и христианство. Я отнекивался, остерегаясь обидеть кого-нибудь из этих горячих людей, да и не чувствуя в себе достаточной эрудиции. Они настаивали, я с удовольствием выслушивал страстные лекции по истории Кавказа и Закавказья первых пяти веков от Рождества Христова и постепенно стал находить рассказы армян менее легендарными чем рассказы грузин, более напоминавшими поэмы и сказки чем историю. Обеим сторонам я выражал самое искреннее почтение и восхищение. Одного армянина, занимавшую должность кладовщика или даже зав. складом, я попросил записать для меня армянский алфавит, так поразили меня его извилистые буквы. Он был польщен, хотя и недоумевал, зачем это мне, и мимоходом разразился гневной речью: «Эти офицеры, я их презираю, говорят о Родине, об армейской чести, а сами, чуть что, бегут ко мне на склад – дай мне банку тушенки, я на свиданку иду. Все воры!».

Другой мой знакомый армянин разразился гневной речью о русском народе. Было это при таких обстоятельствах: за какую-то провинность его отправили в ночное дежурство по автопарку. На этом его неприятности не кончились: в пару ему был выделен я, очень малосведущий в автомобилях. Он, старослужащий и весьма влиятельный в роте, ворчал на меня: я де все делаю не так и он меня проучит, а затем, увидев, что я все равно все делаю не так, отправил меня ужинать. Когда я вернулся, он прочитал лекцию о русском национальном характере, лекция эта поучительна и сегодня. «…Я с тобой говорю, как с культурным человеком. Я русских презираю, бил и буду бить. А почему? Потому что я очень злой и люблю бить? Нет. Потому что русские этого заслуживают. Однажды я подрался с одним из них. Он меня побил. Что ж, бывает. Я с пятью друзьями пришел к нему, у него сидит пять русских, его друзей. Мы к нему подходим и бьем. И хоть бы один из русских вступился за друга! Все сидят, как будто ничего не происходит. Русские во всем таковы. Поэтому я их бил и буду бить.» Неприятно слушать – возразить нечего.

Я уже упоминал об азербайджанцах. О них мне трудно что-то сказать по одной необычной причине, – когда вместе собиралось хотя бы двое азербайджанцев, я, сидя с ними в одном помещении или даже проходя рядом испытывал ужас. Поэтому разговор не получался. Ничего и никого я не боялся в своей жизни, как компании азербайджанцев в в./ч. №54614 (при этом мой начальник-азербайджанец, был судя по всему совсем неплохой человек, да и вообще, ничего плохого от них не помню). Помню лишь свой ужас, и отчаянные усилия не проявить его, проходя мимо КПП, где собралась весело гутарящая по своему компания горских татар (так называет азербайджанцев этнографический справочник царских времен). Много позднее, после Сумгаита, я стал думать, что мой ужас был не беспричинен: они глядели на меня, как дети на пойманную стрекозу «оторвать ей крылья или не стоит?»

Было в роте много представителей степных народов, степняков, как я называл их про себя, не умея различить: казахов, киргизов, туркменов, калмыков. Общались мы редко, но неприятно: однажды возглавляемая туркменом кампания стала учить меня жить: «вот ты пока молодой, но скоро придет следующий призыв, ты будешь их гонять? Не будешь, а мы будем. Ты не захочешь их гонять. Вот ты выйдешь из армии, ты будешь директором завода? Нет. А я буду! Неправильно ты поступаешь, не того хочешь. Тебя, если будут уважать, то за честность, а меня за силу. Неправильно ты живешь.» – зачинал туркмен, остальные хором повторяли. Был в роте и татарин, работал на бензоколонке – удивительно как исламские народы попадают на нефтеносные места: мало того, что живут на нефти, так и в армии находили себе работу с бензином!

Была в роте и парочка украинцев. Никакой взаимопомощи и связи между ними я не заметил, объединяла их одна отвратительная черта: они были совершенно несносными начальниками. Один сторожил меня на гауптвахте, пользуясь всяким случаем сделать пакость, другой был командиром отделения грузчиков, где мне довелось работать: мало было ему подчинения, ему была нужна любовь! Слава Богу, он был неавторитетным командиром, а то бы замучил меня хуже Паращенко, который, кстати, тоже был хохлом. Когда я гляжу на юную украинскую независимость, то не могу понять: откуда они берут начальников: хуже, чем хохлы начальства не бывает!

А евреи? Как же обстояли дела со знаменитым еврейским вопросом? Его просто не было. То есть евреи были, человек шесть, а вопроса-то и не было. Они распределялись по преимуществу на какие-то конторские работы, держались скорее разрозненно и их никто не воспринимал как целое. Более-менее держались заодно не евреи, а интеллигенты или «очкарики». Не у всех «очкариков» были очки. Мы вместе ходили в самоволки, делились посылками, и чаевничали у тех, кому повезло устроиться библиотекарем, художником, или еще где-нибудь при отдельном помещении.