Малое путешествие по большому государству
|
|  Yüklə 450 Kb.
|
Глава 48. ЦНИРРИ.Если бы Эркюль Пуаро позвал на помощь Гастингса, Гастингс позвал бы Ватсона, Ватсон позвал бы Шерлока Холмса, Холмс позвал бы Фандорина, Фандорин позвал бы Штирлица, Штирлиц позвал бы Мюллера, Мюллер позвал бы… Словом, сколько не собралось бы сыщиков, разведчиков, шпионов и контрразведчиков крайне сомнительно, чтобы им удалось понять: чем занимаются в свое рабочее время служащие какого-нибудь советского НИИ, например, ЦНИРРИ (Центрального Научно Исследовательного Института Рентгенологии и Радиологии, как расшифровывается последнее «И» в аббревиатуре, не помню). Этот институт отличался от многих других еще и тем, что в нем я работал с 84 по 86 год. У нас была щлохинная эпоха! Умирали Брежнев, Андропов, Черненко, но в УК оставалась статья о тунеядстве, вменяющая гражданам в обязанность работу на первое в мире социалистическое государство. Это заставляло меня спешить, с выбором работы, я выбрал поближе к дому. Многие сказали бы, что мне повезло: дружелюбные начальники, не испугавшиеся взять на работу человека с досье из КГБ (я честно предупредил о своих столкновениях с властью), нестрогий режим. Главный босс в нашей физической лаборатории по слухам был чрезвычайно талантлив, но уже лет десять пил, обиженный, что его изобретения не находят применения. Мой непосредственный руководитель, сероглазый добродушный бабник, уже усвоивший великие мудрости щлохинной эпохи: «не высовывайся», «инициатива наказуема», «чего-то достичь можно только работая под дурачка», дабы видимость производства сохранялась время от времени подсовывал мне задания, исполнение коих обыкновенно было никому не нужно. Научная работа протекала так: представитель какой-нибудь лаборатории отправлялся в командировку заграницу, например, в ГДР. Оттуда он привозил американский научный журнал, запирал его в сейф и его лаборатория лидировала в соцсоревновании около полугода. Основное время занимали бесконечные чаепития. Я совершенно не умел себя на них вести: то повернусь не так, то ляпну не то, то чай разолью. Женщины вязали носки, шарфики, сплетни и брачные сети. Мужчины курили и руководили. Составляли планы, отчеты… Иногда вдруг начинали бороться за дисциплину: «Пименов, ты почему опаздываешь?» – спрашивал сероглазый руководитель. «С каких это пор Вы боретесь за дисциплину?» – отрезал я. «Что с тобой, ты болен?» – так искренне тревожился шеф, что я готов был провалиться. Конфликт исчерпан. Были и другие конфликты.
Больше у меня соцобязательств не просили. Пробовали было привлечь к октябрьским демонстрациям, но тут уже сероглазый руководитель делал активисту страшные глаза, махал руками и так тряс головой, что активист принимал его за ненормального: «Пименова… на демонстрацию…никак нельзя… ты что, не понимаешь… это же…» – переходил шеф с языка глухонемых на русский. Он побаивался, что я приду-таки на демонстрацию, но с каким-нибудь оригинальным лозунгом. А вот в колхоз я поехал, и совершенно зря. Да, читатель может не знать: в ту щлохинную эпоху город должен был помогать селянам собирать урожай. Угрюмая, грязная деревня, в которой крестьян на полях днем с огнем найдешь, пьяный бригадир бестолково дает указание нескольким инженерам и лаборантам какое поле убирать, слякоть, водка. И грустное воспоминание: вечером в нашу комнатку заходит минут на 5 бабуся, на вид лет 60. После ее ухода один из моих коллег спрашивает: «сколько ей лет?». Все и говорят: «около 60», а я прикинул: «выглядит она даже и постарше, но учтем колхозную жизнь, вычтем годков этак 15, получим, 45 лет.» Я оказался прав. Делая эти подсчеты я вспоминал свое детское удивление от женщин в спецодежде, занимавшихся лесосплавом не северной реке Сысола. «Почему не их мужья толкают эти тяжеленные бревна? Как можно так жить?» Кстати, сегодня я почти не встречаю на типичных при социализме женских работах: укладка асфальта, лесосплав, укладка шпал женщин, это приятно. Было у меня в ЦНИРРИ и одно дельное занятие:
И, раз в неделю я вел шахматный кружок младшеклассникам соседней школы. Это было весело: они гвалдели и игрались, как котята, а я приучал их ставить мат ладьей, показывал дебюты и устраивал турниры. А в ЦНИРРИ мне становилось все грустней. День изо дня видеть больных: в одинаковых серых халатах, с глазами, в которых уже нет ни протеста ни надежды, а лишь собачья печаль, видеть на их телах отметки, сделанные врачами для облучения – и знать как наша лаборатория работает на холостом ходу, неловко острить с коллегами, гонять чаи… И тут руководство решило наводить порядок. Порядок в то время начинали наводить с укрепления дисциплины, то есть с вахты. В проходной установили какое-то металлическое устройство. В него надо было вставить пропуск – каждому выдали пропуск с индивидуальным номером-кодом – устройство скрежетало, вертушка освобождалась, вахтер делал запись о приходе служащего на работу. В 9 часов устройство-щлохинатор блокировалось, опоздавшие отправлялись к руководству, откуда все, кажется, возвращались живыми. Чудо техники, быть может доставленное сюда из модерновой тюрьмы, работало дня полтора, затем его заело, вахтер переписывал всех вручную, народ толпился, ругался, но и радовался щлохинности как ребенок новой игрушке. А я уволился.
|