Малое путешествие по большому государству

Глава 39. Последний привет от генерала.

Армия научила меня, что Тургенев прав: «Либо свобода и порядок, либо чиноначалие и бардак» –повторял я друзьям в Петербурге (для нас Петербург мог быть Питером, но не Ленинградом). Получая военный билет, я мог убедиться в мудрости Анны Харендт, известной исследовательницы тоталитарных систем, утверждавшей: «теперь и студенту второкурснику известно, что при тоталитаризме в канцеляриях поразительный хаос».

В военкомате я не мог найти никого, способного выдать мне военный билет, пока не догадался: часы приема написаны на кабинетах лишь для того, чтобы именно в это время все служащие разбежались, приговаривая: «ловко мы их надули!». Я стал приходить именно в неприемные часы и тут же обнаружил всех необходимых лиц, получил военный билет и изучал его страница за страницей. Было интересно: вот написано, что я принял присягу, вот две буковки м.п. (место печати), а печати-то и нет. Вот написано что по март 84 Пименов под Подольском, а вот, что в январе-феврале 84 Пименов комиссован сестрорецким военкоматом. Сестрорецк далековат от Подольска, и я не мог быть одновременно в двух местах: бумажку не умеют оформить, ворчу сам себе, ну ладно этот бардак мне не помешает. Кажется, конец эпопее: я от армии ушел, но к психам причтен.

Не совсем все. Через несколько лет, когда обстановка в стране стала меняться, я порасспросил своего армейского друга, вступавшегося за меня, о генерале, разгромившем библиотеку, и забравшем Гумилева. «Конечно, генерал имел полное право забирать из армейской библиотеки любые личные книги, тем более самиздат, да если бы у него и не было такого права, что я с ним сделаю?» – думал я вслух. «А не написать ли ему письмо?» И я написал ему письмецо, в том самом стиле, что писал Ходыреву: «Уважаемый генерал! Прошу извинить за беспокойство, но я, как и Вы, люблю поэта Гумилева. Поэтому прошу Вас вернуть мне книгу, которую Вы взяли почитать в библиотеке в./ч. №54614. О принадлежности книги можно судить по имеющемуся на ней штампу. Заранее благодарен и с пожеланием успехов.» (мой отец ставил на личных книгах громадный штамп со своей фамилией).

Что Вы думаете? Меньше чем через месяц я получил от генерала бандероль с дорогим для меня сборником.

Глава 40. Перепутье.

Читатель, я в растерянности. Как говорят русские сказки: «направо пойдешь – автор уснет, налево пойдешь – читатель уснет, прямо пойдешь редактор рассвирепеет.» Что же мне делать? Было бы развито интерактивное литературное творчество, я бы устроил голосование в интернете, и писал по его итогам, был бы я телевизионный ведущий – дал бы несколько телефонов и провел бы, как говорит ревнитель русского языка Любимов: «национальный кастинг» сюжетов. Но что делать мне, простому постсоветскому безработному мемуаристу: рассказывать о моей первой послеармейской работе – слишком скучной была служба в ЦНИРРИ; поведать, как я устроился вахтером – многое будет непонятным, да и редактор разозлится сразу; вспомнить свою последнюю службу на государство – сию забавнейшую и поучительнейшую историю я приберегаю до лучших времен.

Пойду тогда я не прямо, не налево, не направо, а – назад. Пойду назад во времени и поговорю о тех далеких годах, когда я знать не знал ни о какой щлохинности, а учился математике, сперва в веселой кампании сокашников по 45-интернату, а затем на матмехе ЛГУ. Не бойтесь, я буду рассказывать не о математике.

Глава 41. Зеленый вестник свободы.

Способные юноши из нашего интерната, а девушек было так мало, что о них можно и не говорить, веселились не как обычные школьники: не подкладывали кнопок учительнице, не натирали доски парафином, не стреляли из рогатки. Вместо этого школьники намазывали ногти специальным, легко воспламеняющимся составом и дышали огненной смесью, мучили учителей-гуманитариев вьедливейшими вопросами и собирали простенькие лазеры, выпускали непредвиденные стенгазеты, составляли конституцию палаты (в школе мы не только учились, но и жили, в нашей палате было 13 человек) и, опередив всю страну на 10 лет, создали с десяток политических партий в одном классе.

«Целью палаты является построение безвоспитательского общества», «уборка палаты – священный долг каждого ее жителя» – кроме декларации принципов Конституция палаты, отставшая от новой Конституции СССР года на три, включала в себя и конкретные положения: «через полчаса после подъема все кровати должны быть застелены, дабы дежурный мог беспрепятственно совершать уборку. Не успевший должен убирать палату вне очереди.». На следующее утро, после обнародования принятой единодушно и вывешенной на двери Конституции, ребята поймали меня в коридоре, радостно вопя: «ты должен убирать! Ты забыл заправить подушку.». Я подчинился, подавая пример законопослушности.

Но какое же государство без партий: мы создали в классе монархическую партию (во главе был химик-огнеглотатель), демократическую, коммунистическую и еще около пяти партий. Партии имели руководство, и боролись за привлечение новых членов, а также создавали блоки между собой.

Газета была одна на все партии. Я хотел назвать ее «Вестник свободы», соредактор настаивал на «зеленом змие», сошлись посередине: «Зеленый вестник», кроме обычных школьных шуточек там была моя пародия ни гимн СССР: «Сквозь годы сияет нам Вестник свободы, нас куда-то там ведя…». Если Дума и другие ветви власти не взрастят нам гимн и слова к нему, то я предлагаю, прежде чем обращаться за подмогой к С.Михалкову, порыться в архивах С-Петербургской школы №45 и воспользоваться этим текстом – выйдет дешевле и искренней.

Увы, эти всходы были загублены школьным политруком: приговаривая «с этого и начинается антисоветчина!», он сорвал «Вестник», конституцию и даже портрет Брежнева, висевший над кроватью соредактора Вестника. Что ж, Брежнев и в самом деле много потрудился над развалом Советского Союза.

Глава 42. Математико-механический факультет ЛГУ им. Жданова.

Старанием одного из самых оригинальных ректоров ЛГУ, А.Д.Александрова, в 60-ые Матмех и несколько других факультетов переехали из города поближе к морю, паркам и дворцам – в Петергоф. Идея была чарующа – создать там русскую Сорбонну. Одного не учел Александров (очерк о нем можно найти в воспоминаниях моего отца, воспоминания, судя по всему, фамильная черта нашей семьи по мужской линии. Дед наговаривал их на магнитофон, отец написал два тома размером более 1000 страниц двойного формата, мои будут чуть-чуть короче) – ни квартир в Петергофе, ни машин у преподавателей не было. Иногородним студентам не хватало общежития, да и таскаться на учебу туда и обратно часа 4 нравилось не всем питерцам.

Впрочем, на первом курсе комнату в общежитии за символическую плату давали всем приезжим. Вот чтобы удержать ее за собой и на следующий год, надо было быть в добрых отношениях со студкомом и руководством общаги, например, входить в комиссию по контролю за бытом: врываться в комнаты товарищей в поисках карт, вина и пр. Пойманные могли лишиться комнаты, а поймавшие – получить.

Но меня это мало волновало. Я был рад своему студенчеству, пропускал лекции, ходил на спецкурсы для старшекурсников и не вступал в комсомол. Вопреки господствовавшей тогда уверенности, некомсомольцев принимали почти во все ВУЗы наравне с другими. Хуже было евреям, хотя, несмотря на явно несправедливые экзамены, их все-таки набралось человек 10-20 на курс.

И однажды, весной 1983 две девушки одногруппницы, смеясь, но как-то испуганно, говорят мне: «иди с нами на студсовет, тебя исключать собираются. Бред какой-то.» «Бред, конечно» – отвечаю я и иду с ними.