Малое путешествие по большому государству
|
|  Yüklə 450 Kb.
|
Глава 60. Гносеологическая.Если какое-либо явление окружает нас повсюду, как окружает нас воздух, явление это не так-то просто осознать. Потому, кстати, многие не верят в бытие Бога. Еще сложней догадаться о чем-то отсутствующем, никогда не виденном. Поэтому изучать щлохинность в стройбате или на вахте затруднительно: она там повсюду, в каждом миллиметре, в каждой миллисекунде. Также невозможно догадаться о щлохинности было бы в моей физико-математической школе – школьнику там ее не видно, почти не показывалась щлохинность и на матмехе (пока она меня не выгнала). Моя работа в ЛИСИ – идеальный, лабораторный, случай для исследования взаимодействия щлохинности с окружающим миром: щлохинность там еще не пропитала собой все окружающее, но и не пряталась по углам, а была на виду. Но обо всем по порядку. Глава 61. Крокодил-вешатель.Русские оптовые смерти первой половины двадцатого века: гражданская война, террор, отечественная война отзывались и 80-90-е годы «демографическими ямами». Вы спросите, какое это отношение имеет к моему повествованию? Самое прямое: великий миротворец Горбачев в неустанной в борьбе за мир и численность Советской армии (коя из-за упомянутых выше демографических ям сокращалась) повелел отправлять в армию студентов даже с тех вузов, где раньше давалась отсрочка от службы. Поэтому воинский призыв слизывал с первого-второго курса парней на два года, учиться оставались почти исключительно девицы. То же было и в компьютерной лаборатории. Студентки, обучаемые как правило дамами лет 50, подбегали ко мне и вели к своему компьютеру (вокруг каждой машины теснилось 3-4 человека). «Он не работает, что делать?». Я тыкал пару кнопок, меня перехватывали следующие девушки. Потом обращалась за подсказкой преподавательница. Полтора часа я метался между партами, объясняя про работу компьютера и уклоняясь от решения задач, чего добивались от меня девицы, зачастую прочно забывшие пройденное на первом курсе и даже в школе. Особенно настырным я объяснял: «Напрасно Вы уверены, что юноши все и всегда сделают за Вас.» «Уф-ф…» Вздыхал я, слушая звонок. За этой рутиной наступали более приятные занятия: приходили научиться программам посложнее любопытствующие преподаватели, способные студенты писали программу, рисующие всевозможные домики – это нужно для архитекторов, – студенты-иностранцы – таких у нас было немало – занимались чем-то загадочным. Одним нужен моим совет, от других я могу узнать что-то интересное. Приходили ради компьютерных игр и мальчишки из соседней школы, как-то проведывавшие о нашем классе. Я их пускал, постепенно раскрывая, что в компьютере есть кое-что поинтереснее тетриса или «кремлевских лабиринтов» (так называлась игра, в которой надо было маневрировать по простенькому лабиринту, спасаясь от монстров-бюрократов). Сложился кружок: я их учил программированию на Бейсике и основам логики. «Ребята, есть брадобрей, который бреет всех, кто не может побриться сам. Бреет ли он себя?» Пока они ломали голову: «если он бреет себя сам, тогда, по условию, он сам себя не бреет, а если он сам себя не может побрить, то, по условию он сам себя бреет.» – я подбрасывал им парадокс, которому больше двух тысяч лет: «У моста через реку жил да был крокодил, умный и злой. Он ловил прохожих, спрашивал, зачем они идут по мосту. Если ему отвечали правду, то он прохожего вешал, а если ему лгали, то он прохожего съедал. Однажды прохожий сказал крокодилу: «Я иду быть съеденным». Крокодил задумался, повесить или съесть он должен прохожего и зацепенел навсегда. Почему?» Глава 62. Роковой вопрос.Моя полная и сообразительная начальница радовалась успеху лаборатории. В мои дела она глубоко не вникала, командовать особенно мной не решалась, ибо сама так и не научилась работать на компьютере. Она освободила меня от всяких бюрократических проблем, в трудных же случаях обращалась за советом к приятелю с кафедры, который, хотя и не входил в штат компьютерного класса, фактически руководил им; меня можно было считать его замом по техническим вопросам, а формальную начальницу – замом по административным проблемам. И вот, начальница, почувствовав себя кем-то вроде моей старшей сестры, подкараулила меня в закутке между кондиционерами и, перекрыв выход своими крупногабаритными формами, задала вопрос: «Пименов, почему мы ты не поступаешь учиться? И вообще, о чем ты думаешь и чем занимаешься?». Я мог бы произнести примерно такую речь: «О уважаемая и энергичнейшая женщина, лучшая начальница моя! Прошу простить, что ответ на Ваш короткий и ясный вопрос будет не столь краток, как хотелось бы Вам, и может быть не столь ясен, как хотелось бы мне. Чтобы стал понятен строй моих чувств, приведший меня к мыслям и действиям сегодняшнего дня, я приведу простой пример из армейской жизни. Как Вы знаете, в нашей Советской армии, к сожалению, очень распространена дедовщина. Напомню, дедовщина состоит из ряда унизительных обычаев, которым солдаты, недавно поступившие в часть обязаны следовать. Они должны не только выполнять за старослужащих неприятную работу, но и подшивать им воротнички, стелить за ними койки, натирать до блеска бляхи на ремнях и пр. Иногда в эти обычаи входят и периодические избиения молодых. Непокорных или неумелых молодых солдат могут наказывать так, что мне даже неприятно об этом вспоминать и неудобно вам рассказывать. Благодарение Богу, в части, где служил я, дедовщина была не очень распространена. Но не устроена ли наша штатская жизнь по тому же принципу дедовщины? Разумеется, на гражданке принцип этот проявляет себя в более мягких, но и в более изощренных формах. Посмотрим, например, на карьерный рост. Не способствует ли ему приспособление под начальство более, чем умелая и инициативная работа? Посмотрим, на этапы научной жизни: защита диплома, аспирантура, защита кандидатской диссертации, защита докторской, избрание в академию. Не есть ли каждый из этих этапов лишь выполнение навязанных «научными старослужащими» обрядов, обрядов лишенных внутреннего смысла? Ведь, если смысл науки – поиск истины, то неважно, кто ее высказывает: академик, студент или простой ребенок. Боюсь, что на многие из заданных мною вопросов придется ответить «да». Но если так, то в чем причина торжества столь вредного для самого общества принципа дедовщины? Полезно поискать причину этого в области психологии. В армии дедовщину несомненно поддерживает принцип неверно направленной мести (если существует верно направленная месть, что сомнительно). Старослужащий, прошедший через систему издевательств, хочет отыграться за свои унижения. Самое простое и справедливое для этого – отмстить обидчику. Но это или страшно, или невозможно, если обидчик уже отслужил и демобилизовался в какой-то далекий город. Тогда, не забывший свои обиды старослужащий отыгрывается на молодых солдатах. Поскольку человеку свойственно считать свои поступки справедливыми, правильными, то он считает теперь систему дедовщины верной и необходимой. Короче говоря: «Я терпел и ты терпи. Ты не лучше меня.» Этот же психологический механизм поддерживает и дурные обычаи нашей штатской жизни. Но есть и еще одна психологическая причина. Дело в том, что всевозможные нелепые обычаи нашей жизни и, особенно получаемые после них справки, дипломы, удостоверения, почетные звания, награды облегчают начальству да и вообще посторонним людям вынести свое суждение об обладателе этих знаков отличия. Оценивать ум, способности сердце человека можно только обладая самому развитым умом и сердцем, а вот прочитать какую-либо справку может всякий грамотный. Таким образом, принцип дедовщины во-первых помогает заправилам нашего общества отыграться за все те унижения, которые они претерпели, становясь заправилами, а во-вторых избавляет их от необходимости думать и чувствовать. Чувствовать что-то, кроме неизбежных человеку инстинктов. Я не подчинялся дедовщине в армии. Не собираюсь подчиняться ей и в гражданской жизни. То что я делаю, пишу и говорю другим придется оценивать не исходя из сопровождающих меня документов, а по внутреннему содержанию и своим вкусам. Не вижу в этом ничего плохого. Правда, жизнь моя тогда превратиться в эксперимент, быть может печальный, но печальной может быть любая жизнь. Эксперимент же этот может быть интересен и мне, и еще кому-то.» Глава 63. Спасительные вороны.Но я был слишком застенчив, чтобы произнести такую речь, а мои чувства – слишком сумбурны, чтобы ее составить. Я оказался застигнут врасплох в узком проходе, единственный выход из которого вел на грудь начальнице. Один мой длинноволосый друг, работавший в педагогическом ВУЗе провинциального городка, был пойман старшими коллегами в небольшой комнатке. У них были ножницы. Угрожающе пощелкивая ими, педагоги приближались: «а сейчас мы будем тебя стричь». Его мольбы ушли втуне. Тогда он бросился к окну, собираясь выброситься с третьего этажа. Коллеги, будучи людьми добросердечными, занервничали, мой друг стремительно развернулся на 180 градусов и выскочил в дверь сквозь утратившие стройность ряды озабоченных его прической. Но мой закуток не оставлял пространства для маневра. «Как ты будешь жить? О чем ты думаешь?!» – вопрошала женщина. «Ворон считаю!» – выкрикнул я. «Ах!» – всплеснула она руками, а я выскочил в образовавшуюся щель. «Я Пименова спросила, о чем он думает, а он сказал, что считает ворон. Представляешь, каково! Нет, ты представляешь!» – теребила она через час уже не меня, а своего друга, помогавшего лаборатории. «Ну и пусть считает.» – успокаивал тот добрую женщину. Глава 64. Простые, но страшные тайны щлохинности.
Это резюме конституции щлохинности. Народ отвечает:
Глава 65. Мышка-щлохинатор.Добрая начальница, нервничавшая из-за ворон уволилась. На ее место пришла женщина лет 25, худенькая, молчаливая, подозрительная серая мышь. Щлохинность перешла в контратаку на компьютерный класс и лично меня. Она вела операции по трем направлениям, сочетая напор и грамотное использование местности. Во-первых, щлохинность использовала правила хранения материальных ценностей (в нашем случае – компьютеров), определяемые во многом инструкциями вневедомственной охраны, т.е. вахтером. Во-вторых щлохинность использовала особенности штатного расписания и всевозможных инструкций, определяющих штатное расписание применительно к компьютерной лаборатории. В-третьих, щлохинность атаковала меня персонально. Я начну с последнего. Когда большинство студентов и преподавателей вполне освоило компьютерную грамотность, надобность во мне или каком-либо другом консультанте резко сократилась. Здравый смысл говорил – нужно как-то расширять деятельность лаборатории, что и происходило стихийно: например, созданный мною кружок. Но если прежняя начальница радовалась, когда компьютеры под моим присмотром находили себе все новое и новое применение, то новоявленная начальница-мышь считала, что все работающие за компьютерами в перерыве между занятиями – «пименовская мафия». Она боролась со мной и с визитерами, стремясь, чтобы компьютеры как можно больше времени были выключены, наивно веря, что выключенные компьютеры меньше портятся. Никто не мог убедить мышь, что компьютерам совсем не вредно работать, не стоит только их часто включать и выключать, если бы не расход электроэнергии можно было бы держать их включенными круглосуточно. Итак, мышь с некоторым успехом добивалась, что в классе было меньше посетителей в перерывах между занятий, а во время занятий меня все реже и реже подзывали на помощь студенты и преподаватели. Работы становилось все меньше и меньше, а раздражать она меня начинала все больше и больше. Я стал лениться. Это достойный внимания феномен: когда меня теребили без конца, я бодро бегал от столика к столику, объясняя, что надо делать. Когда же меня стали спрашивать раз в 15 минут, то вопрос всегда от чего-то меня отрывал: от книги, от блаженного мечтания, от решения задач… Я больше думал не о том, как решить проблему вопрошающего, а о том, как отвязаться от него. Кстати, то же самое происходило с моим коллегой, тем самым моим приятелем, что избежал армии из-за обонятельных галлюцинаций. Каждый год летом он ездил в геологическую экспедицию поваром, всегда работа доставляла ему удовольствие. Потрудившись пару лет в компьютерном классе ЛИСИ он приобрел привычку лениться и не мог от нее избавиться даже в любимой экспедиции. Видимо, расслабленная работа рождает лень куда быстрей, чем напряженный труд или безделье. Но, недовольная тем, что я не вполне ей поддался, щлохинность провела обходной маневр. Мышка-начальница решила устроить в лабораторию, хотя бы на полставки, свою приятельницу. Кстати, одну свою приятельницу она уже устроила, а еще там работал мой приятель, так что всего была одна начальница и трое подчиненных, а работы было меньше чем при открытии класса, когда в подчиненных был один я. Но вот провести еще одну приятельницу мышка не могла из-за штатного расписания: не положено иметь в лаборатории столько сотрудников. Тогда она решила избавиться от Пименова, тем более что меня вполне мог заменить мой приятель (ни начальница, ни все ее приятельницы не научились работать на компьютере). Но избавиться от меня было не просто, наоборот, зав. кафедрой еще когда мышка только устраивалась начальницей, обязал ее соблюдать условия, выдвинутые мной при поступлении, т.е. не обязывать меня сидеть на работе попусту. А в ходе работы я еще договорился, что по возможности буду приезжать попозже, поскольку живу за городом и мне дольше, чем другим, добираться. И с этим тоже мышка должна была считаться.
Глава 66. О сокращении штатов.Как можно было в щлохинную эпоху уволить человека? Если этого хотели все, если начальство бессовестно – проблем нет. Есть тучи и кучи инструкций: по технике безопасности, по противопожарной безопасности, по гражданской обороне и пр., все сотрудники их нарушают, все – виновны, уволить можно каждого, было бы желание. Появилось желание – Иванов, то ли дерзящий начальству, то ли заснувший на политинформации, уволен. Но если начальство не бессовестно, если оно не поднаторело в плавании по морю подобных бюрократических приемов? Если оно хочет уволить плохого работника просто за то, что он плохо работает? Ничего оно не сможет сделать, особенно если работник умеет писать гладкие заявления и отчеты. Можно, было увольнять людей, уничтожая их должности (по сокращению штатов), так сказать, вырывая деревья с корнем. Но сократить штаты не очень трудно, а вот расширить их, получить деньги на новую штатную единицу – дело очень и очень непростое, не каждому начальству доступное. Всякое начальство раздувало штаты, а не сокращало их. Трудно уволить любого сотрудника, трудно было мышке уволить меня, ведь и с работой я справлялся, и симпатизировал мне зав. кафедрой – низенький, пожилой немец. Мышка проявила находчивость. Глава 67. Почти священная колба.Интриги бывают: открытые и тайные, одноходовые и многоэтапные, любовные и карьерные… Интрига мышки, согласно этой черновой классификации была открытой, многоэтапной и карьерной. Первый этап – поставить нашу лабораторию на сигнализацию. По законам вахты это неизбежно влечет: ключ от лаборатории хранится в запечатанной колбе, колбу эту будут выдавать не более чем трем сотрудникам лаборатории, указанных в специальном списке. Второй этап – добиться, чтобы в этом списке была моя фамилия. Третий этап – составить расписание берущих колбу к первой паре занятий. Это расписание обяжет меня приезжать с утра чаще, чем два раза в неделю, мне это не понравиться, и я уволюсь. А если и не уволюсь, то можно, пользуясь этим расписанием, сокращать мои вольности и дальше. Все шло как по нотам. Я не мог уклониться от своего включения в тройку допущенных к взятию колбы (напоминавшей по форме маленький факел) – все-таки иногда мне надо было приезжать на работу первым, а не взяв колбу я не мог бы открыть дверь. Стоп! Дверь-то я бы открыть смог. Ключ от лаборатории хранился не только в опечатанной колбе, но и на кафедре. Именно им все пользовались, колбу же никто никогда не распечатывал, она передавалась вахтером сотруднику, а тем другому сотруднику лаборатории и нетронутой возвращалась на вахту. Так в чем же был смысл списка людей имеющих право брать пресловутую колбу, и зачем было ее вообще брать? А затем, что, когда ее под роспись брали с вахты, то вахтер отключал сигнализацию, а когда сдавали на вахту – включал сигнализацию. Глава 68. Разве это глупость?Был уже конец 80-ых, речи Горбачева немного развязывали языки. Так я услышал от сослуживцев о происшествии под Североморском, на военной базе. Однажды неподалеку случился страшный пожар, кажется горел бензовоз, к небу поднялась облако дыма и огня. Увидевшие это старшие офицеры поняли: «Началась война и это –атомный гриб. Какое чудо, что мы еще живы.» Они побежали в положенные им по должности автомобили, и быстрей, быстрей, не оглядываясь... Шоссе было заполнено столкнувшимися машинами. Когда я рассказывал о священной колбе приходившим в класс преподавателям – некоторые уже оставляли детей в моем кружке – они мудро кивали головами: «Ну разве это глупость. Вот у меня на работе была глупость, так это была настоящая глупость и то: никто ничего не говорил, не возмущался. Чего Вы, Пименов, многого хотите.» Глядел я на этих мужчин, старше меня на десяток-другой и думал: «дай Бог, идущие в стране реформы – дело серьезное. Они конечно, принесут всем нам много хорошего, но и как они ударят по вам, с вашими «настоящими глупостями». Вы просто будете никому не нужны, раздутые штаты бесчисленных НИИ будут сокращены вдвое, втрое, вас выбросит на улицу и вы будете озираться по сторонам, растерянно ругаясь, так и не поняв, что произошло. Я-то допустим, тоже не разбогатею, но я хоть понимаю ради чего остаюсь бедняком, и найду себе радости в грядущей, более свободной жизни, а вы, бедняги…» Перестройка гудела. Мышка и ее подружка прилежно набирали на компьютере роман Рыбакова «Дети Арбата.» Я набирал эссе о Франциске Ассизском. Когда начальство узрело мое занятие, то было искренне возмущено – видимо тем, что текст показался абсолютно загадочным: «вроде все по-русски, но не ясно о чем.» И ускорило интригу. Было составлено расписание, мышка, я и мой приятель пришли к зав. кафедрой, тот поинтересовался моим мнением о расписании. Я сказал, что это глупое расписание подписывать не буду, священной колбе подчиняться не хочу, но готов в будущем работать даже больше чем сегодня, например, завести еще один кружок для школьников. Зав. кафедрой невесело кивал головой, а я произнес речь, очень понравившуюся моему другу. Увы, читатель, сегодня я помню из нее только конец. Я напоминал, как почтовые служащие, которым во многих странах законом запрещено бастовать, срывают работу начиная буквально исполнять все инструкции, регламентирующие их работу. В результате письма, обычно доходящие до адресата за два дня, идут две недели. «Вот и я вижу что составляются инструкции с единственной целью затруднить мою работу. Поэтому я лучше уйду по собственному желанию.» Начальник радостно согласился. Подружка начальницы, которой я в своей время много чем помог по работе, хотя и участвовала в интриге, чувствовала себя неловко. «Пименов, давай мы тебе окажем материальную помощь от профсоюза, пока ты еще числишься в штате.» «Хорошо бы, но я не член профсоюза.» – отвечал я, в очередной раз удивляя. «Так мы тебя примем. Пиши заявление.» Я уже начал писать, как поинтересовался: «а сколько мне за это дадут.» «Тридцать рублей.» «Очень уж нехорошее, памятное, число. Если бы хоть на рубль больше или меньше.» – подумал я и произнес: «Не буду я вступать в Ваши нелепые профсоюзы.» «Я бы на твоем месте так не поступила.» – не сдавалась мышкина подружка. «Я тоже так думаю.» – сурово молвил я.
Глава 69. Этимологическая.Пришла пора обнародовать этимологию щлохинности. Как догадался знакомый со стенографией мой коллега по кооперативу программистов, где я работал после увольнения из ЛИСИ, слово «щлохинность» происходит от слова «изложенному», написанному плохим почерком. Буквы «и» и «з» сливаются в «щ» а слог «же» превращается в слог «хи». Таким образом, фраза из ответа Председателя Лен. Горисполкома Ходырева на заявление Пименова, где щлохинность назвала себя по имени, могла читаться так: «по вопросу, изложенному в Вашем заявлении…» Как прозаично! Глава 70. Умнее обезьяны.Кооператив этот состоял из нескольких почтенных пожилых дам, ровесниц и старых знакомых шефа и трех мужчин, подобранных по политическому признаку: все трое активно не любили Советскую власть. Старшему было около тридцати, еще школьником он раскидывал с анфилады Гостиного двора листовки про истинный социализм, который по его мнению не имел ничего общего с КПСС-овским режимом. Он был арестован и провел больше пяти лет в лагере, освободившись из-за горбачевских реформ. Младший (именно он расшифровал «щлохинность») был активным членом «Народного Фронта» как раз в это время побеждающего упомянутого Ходырева на выборах в депутаты СССР и помощником некоммунистического депутата. Принимая меня на работу, шеф бодро спросил:
Пока шеф обдумывал, я очень убедительно произнес: – А я гораздо умнее обезьяны. – Шефу стало неудобно возражать. В кооперативе я программировал для баз данных, ездил к нашему заказчику на птицеферму, переворачивал бюст Ленина из папье-маше лысиной к прохожим, распивал чаи с коллегами, не чувствуя прежней неловкости, но это уже совсем другая история. Приближался август 1991, падение коммунизма, отступление и трансформации щлохинности, а с этим приходит конец заметок, где я старался интересно и бодро поведать о скучном и грустном. До свидания, читатель! |