Малое путешествие по большому государству

Глава 3. Кровавая подпись, воспитательная работа и справедливая месть.

И, разумеется, не выдали письменного отказа. О, письменный отказ, столь же вожделенный сколь неуловимый!

Через несколько лет, в 91, когда я был помощником нар. деп. РФ мне нужно было ради избирателя, пытающегося эмигрировать, взять письменный отказ из ОВИР. Избирателю, как принято, отказывали устно. По статусу имея право обращаться сразу к высшему руководству, я сидел в кабинете начальника и тупо повторял: согласно закону, по полномочиям помощника нар. деп. РФ, согласно законодательству СССР, по конституции… Он, вспоминая блаженные времена, когда одно упоминание о конституции в его кабинете было поводом отправить посетителя в сумасшедший дом или хотя бы вызвать милицию, уныло бормотал что-то о засекреченных инструкциях, но, когда я в десятый раз повторил «согласно законодательству Советского Союза помощники народных депутатов имеют право…», хладнокровие покинуло его тучное тело: «все это скоро кончится», прорычал, имея в виду несносных депутатов РФ и всякие поблажки их несносным помощникам. «Что скоро кончится? Советский Союз скоро кончится? Вы это хотите сказать?» – вымолвил я зловещим шепотом Вышинского. Начальник упустил шанс стать пророком, и, поежившись, составил нужный документ.

Но тогда, в далеком 87, у меня не было никакой корочки, открывающей чиновные двери и взывать к конституции было если не опасно, то бесплодно. Итак, я выяснил, что письменный отказ мне выдадут, если на какой-то бумаге – вероятно на моем же заявлении, появятся подписи всех членов «треугольника». «Ищите» – развели руками в канцелярии.

Нужно объяснить, что такое треугольник. Без его визы на предприятии и в учреждении не могла пройти никакая мелочь. Я помню, что одной его вершиной был председатель профкома, другой – секретарь парткома, а третьей руководитель месткома. Только, пожалуйста, не спрашивайте меня, что такое «Местком». Не помню. Старшее поколение может мне завидовать. Итак, я пошел на поиски треугольника. Не помню, как я добывал автограф одной его вершины. Другой его вершиной, вероятно, председателем профкома, был хирург. Я переходил из кабинета в кабинет «Где Иванов?», «там-то», «только что вышел»… Наконец: «подождите, сейчас он выйдет.» Жду. Выходит не с совещания, а с операции: в халате, с перчаток капает кровь. «Не подходить же с дурацкими (для него) бумагами, когда он еще не отдышался, не вымыл руки…» – и я отшатываюсь к двери. Но его сослуживцы заметили мои колебания, и подталкивают к доктору. Бормоча извинения, протягаю листок, врач, не успев снять перчатки, подписывает. Я устремляюсь на поиски третьей вершины этого уже окровавленного треугольника.

Найти ее было очень трудно, а когда она обнаруживалась, то изыскивала предлог не ставить свой бесценный автограф. Покружившись около вершины с неделю, но так и не получив ее росчерк, я случайно узнал, что в данный момент вершина принимает англо-говорящих иностранцев. «Чудесно! Ты меня запомнишь.» Я открываю дверь и, бросив гостям «I am sorry», направляюсь к вершине. Вершина сконфужена перед гостями, шипит и не подписывает. Удовлетворенный местью, ретируюсь. Когда же я ловлю его одного, он выдавливает: «я уже был готов все подписать – т.е. он не подписывает сразу, но чтобы проситель хорошенько промариновался – а теперь я буду вас воспитывать основательно и подпишу, когда увижу, что вы осознали.» Я и осознал, что хватит суетиться.

Составляю заявленьице на имя директора: «прошу извинить, что беспокою по пустякам (и в самом деле, это же медицинское учреждение, единственное в стране такого рода), но, будучи отсылаем вашими сотрудниками подобно теннисному шарику, прошу: выдайте письменный отказ.» Я получил требуемое на следующий день.

Глава 4. Суд и щлохинность.

Пока я описываю, так сказать, щлохинность в действии, но все еще не рассказал, как же щлохинность начала называться щлохинностью. Терпение, и вы все узнаете, мое повествование куда менее извилисто, чем речь Тристрама Шенди, и, главное, абсолютно правдиво.

Получив письменный отказ, я обжаловал его в суд, несмотря на рычание управдома, пожилого, толстого еврея: «глупости все это!», «но ведь в стране многое меняется. Вот и журналы пишут…», «Ничего не меняется!!!!!!!!!!!!!!» Суд, предварительно выяснив, что временная прописка, давшая право мне жить в Питере, предусмотрена только для прапорщиков и еще столь же далекой от меня группы населения и, что квартира, которую пытается не дать мне Институт Онкологии, ему и не принадлежит, обязал Сестрорецкий райисполком выдать мне ордер. Слава Богу, суд не догадался, что раз квартира не Института, то тем более мой иск к Институту об этой квартире не может быть удовлетворен. Была кассация, но мои противники готовились так небрежно, что их представительница перед входом в зал спрашивала меня о датах моей прописки, пришлось огорчить девушку, напомнив, что сейчас не экзамен, где я бы с радостью ей помог.

Внимание! Щлохинность не только действует. Она вот-вот появится в поле зрения!

«Зайдите позже», «его нет», «через неделю»… – отвечают мне в Сестрорецком райисполкоме, где я пытаюсь получить ордер. Наконец: «принесите выписку из решения суда». Иду в суд – дело затребовано горисполкомом. Хватит. Пишу заявление на имя председателя горисполкома тов. Ходырева: «прошу извинить, что беспокою Вас по столь малозначимому вопросу, но что малозначимо для председателя горисполкома, весьма существенно для горожанина Пименова… Без ордера нет прописки, а это ущемляет мои гражданские права, я даже не могу взять напрокат лыжи, и любой милиционер может меня задержать…Прошу Вашего вмешательства, прошу содействия исполнению решения суда о выдаче мне ордера…»

Глава 5. О письмах начальникам.

Отойди, ложная скромность! Уступи место правде! Если же ты настоящая скромность, то и веди себя подобающе: сиди тихонько и не высовывайся. Я должен сделать признание читателю: очень горжусь своей перепиской с начальством.

Какие начальство обычно получало и получает письма? Двух родов: умоляющие и угрожающие. Первые примерно таковы: «О великий, всемогущий и милосердный, свет града нашего, снизойди ко мне, ничтожнейшему рабу твоему, умирающему, тонущему, голодающему из-за происков малых слуг твоих, соседа моего и жены моей. Да достигнет меня тепло твоего сердца, и да покарает врагов моих и твоих властная длань.» Вторые таковы: «О бессердечнейший, корыстнейший и злобствующий начальник! По твоей милости меня обокрали, убили, порезали, выгнали, промочили и недоплатили. Торопись исполнить, что я тебе сейчас напишу, а не то поразит тебя справедливый гнев божий и людской, а также гнев твоего начальника, коему я напишу в следующий раз.»

Позднее, когда я работал помощником нар. деп. России, мне довелось читать письма обоих видов со всевозможными промежуточными вариантами. Не могу скрыть две великолепные цитаты: «пока доказываешь, что ты не верблюд, тигром станешь» и «б.\муж».

А как я пишу начальству? Так, словно мы слегка знакомы друг с другом по гольф-клубу. Слегка иронично, но не издевательски, дружески, но не хлопая по плечу и, главное – кратко. Очень важно еще правильно выбрать адресата, писать следует начальнику того уровня, который по крайней мере умеет читать.

Но что, по сравнению с нашими письмами к ним, письма начальников к нам! Вот где невозможное становится фактом! Вот где чудеса логики, юриспруденции и здравого смысла! Вот где родилась щлохинность!