Малое путешествие по большому государству
|
|  Yüklə 450 Kb.
|
Глава 45. Три послесловия.Много лет спустя в Третьяковской галерее со мной поздоровался очень интеллигентный господин. Оказалось, что я не узнал преподавателя своего любимого спецкурса, снявшего подпись под петицией в мою защиту. «А Вы знаете, Пименов, из-за того, что при Вашем исключении я высказался в Вашу пользу, я потерял 4 тысячи рублей (за сумму не ручаюсь)?» «Наверное, он подсчитал упущенную выгоду, связав с этой историей свое неповышение в должности и, перемножив недополученную зарплату на число месяцев.» – подумал я, произнося что-что сочувственное и вспоминая, что больше никто из преподавателей и студентов не жаловался на последствия. И еще через несколько лет на автобусной остановке ко мне подошел интеллигентный бородач чуть старше меня:
Стоит ли добавлять: через 17 лет после исключения и через 9 лет после краха КПСС и СССР никто из администрации университета, а тем более из кураторов моего отчисления в ГБ не извинился передо мной. Как и ни перед кем другим в подобных случаях: те кто, преследовал вольномыслящих в СССР сегодня этих вольномыслящих… простили. Простили за то, что эти странные люди создавали им, ответственным государственным работникам, большие хлопоты. Иногда эти вольномыслящие даже неодобрительно высказываются в печати о своих гонителях. Что ж, некоторые ответственные государственные работники простили и это, они ведь сегодня зачастую… христиане. А простил ли я этих «ответственных работников»? Разумеется, я не держу на них зла, да и как можно злиться неведомо на кого: я ведь не знаю, кто в ГБ отдавал приказ: «выгнать Пименова с матмеха, отправить в армию – в морфлот, на урановый рудник!» Разумеется, я их не простил. Ведь простить можно только того, кто этого прощения просит. Даже Христос, учивший прощать брата своего не до семи, но до семижды семи раз, разумеет брата, попросившего прощения.
Глава 46. Перед цитаделью.Хотя я и петлял, то ли как перепуганный заяц, то ли как хитроумный рыцарь, то ли как последний генсек КПСС М.Горбачев, снова я пришел к цитадели, от которой так хотел уклониться. Снова передо мной неумолимая обязанность: рассказать, ну хоть что-нибудь рассказать, о моей работе в ЦНИРРИ – комплексе многоэтажных зданий на окраине поселка Песочный, обнесенных бетонным забором. Когда бы я был схож с дитем Лоренса Стерна – Тристрамом Шенди, я бы мог пуститься в новое отступление, страниц этак на 279. Но я совсем не похож на Тристрама Шенди. Во-первых, в отличие от него, я так и не сообщил Вам свое имя, как мне этого не хотелось. А ведь имя у меня ничуть не хуже, чем у него: полнозвучное, необычное, легко запоминаемое, единственное в своем роде. Очень жаль, что я в самом начале повествования пообещал его скрыть. Можно было бы, конечно, внести малюсенькую правку на самой первой странице этого труда, и начать, например, так: «Мне 36 лет. Меня зовут… Фамилию свою я не сообщаю, чтобы не придавать повествованию совершенно чуждый ему казенный, протокольный дух. Читатель, я хочу, нет, я уверен: если вы дочитаете сей скромнейший труд хотя бы до середины, да что там, хоть две страницы прочитаете, – мы подружимся. А разве друзья зовут друг друга по фамилии? Конечно, нет! Зачем Вам моя фамилия? Довольно того, что по фамилии звали меня мои начальники и командиры. И отчество свое я Вам не скажу. Разве отчество нужно между друзьями? Впервые в жизни меня назвали по имени и отчеству, когда выгоняли из университета, желая подчеркнуть, что в действиях администрации нет никакой неприязни лично ко мне, но все происходит согласно законоположению…» Но разве такая малюсенькая правка не может привести к изменению композиции всего произведения?! Конечно, может! Глава 47. Кто такой Буридан?Композиция должна быть хорошо взвешена, старательно замешена, тщательно продумана, соответственно задумана, всюду присутствовать, нигде не выпирать, не бросаться в глаза, не натягивать удила, а плавно, кротко, властно, искусно вести читателя от переживания к переживанию, от шутки к прибаутке, от хохмы к премудрости, от ерунды к абракадабре, от вечера и до утра, из века в век, от главы к главе, от вступления к эпилогу. Теперь, давайте, исчислим внимательно. Я намерен окончить повесть примерно 1990 годом, т.е. событиями десятилетней давности. За эти десять лет я время от времени возвращался к идее описать небольшие приключения в большой, исчезнувшей стране. В ходе этих размышлений и воспоминаний у меня сложился стиль и композиция предстоящего труда. Если теперь, движимый стремлением поделиться с читателем своим именем, я вынужден буду переделывать композицию, то не потребуется ли мне для этого еще десять лет? Или даже больше: ведь чем старше становится человек, тем дольше он колеблется, сомневается, выбирает из двух зол третье. С возрастом увеличивается опыт, с опытом растет знание последствий, со знанием последствий растет знание альтернатив, со знанием альтернатив растет сложность выбора, со сложностью выбора умирает осел Буридана. Вы спросите, кто такой Буридан? Я не знаю, мало кто знает, да это и неважно! Важно, что у Буридана был осел, и он его любил, и поставил перед ушастым две абсолютно одинаковые охапки сена. Осел не смог выбрать: какую охапку съесть первой и потому – умер с голоду. Воздадим должное великому безымянному ослу, мученику науки и свободы выбора. Пусть и я останусь безымянным, но продолжу повесть, как она получается, чем буду снова выбирать между всеми возможными композициями.
|