Приоткрой малахитовую шкатулку издательство «Просвещение», 1979 г. Здорик Т. Б

Если бы меня спросили, за что я люблю агаты, ответ пришел бы сам собой. Агаты, пожалуй, как никакие другие образования минерального мира, рожда­ют ощущение только что остановившейся жизни мине­ралов. Подчас кажется даже, что вот здесь, в голубоватой глубине маленькой, мерцающей кристал­лами пещерки-жеоды, еще длится их таинственный рост! А если целую клубневидную жеодку распилить на тонкие пластинки, рисунок ритмично повторяющих­ся замкнутых кривых будет, слегка изменяясь, пере­ходить с пластины на пластину, словно своего рода «кинограмма» образования пещерки и выполнения ее слоями халцедона.

Часто эти «фотографии» пленяют не только скрупулезным запечатлением процесса, но и худо­жественностью изображения. Есть среди них и свои шедевры. Римский ученый Плиний Старший упомина­ет, например, агат, принадлежавший Пирру, царю Эпира, в котором можно было увидеть «девять муз и Аполлона со своей лирой, правдиво изображенных, но не художником, не человеческой рукой, а самой при­родой...». А шведский минералог XVIII в. Валериус описывает даже агат, в котором виделся легендарный переход израильтян через Красное море... Впрочем, это, конечно, уникумы, а вот агатов, в которых наш иску­шенный глаз угадывает подобия оленя, собаки, смеш­ной совушки или такие вечные сюжеты, как небо, то звездное, то покрытое облаками, волнующееся море, далекие холмы или реку, затянутую туманом, с круг­лящимися кронами ив по берегам, — таких агатов множество! Их так -и называют соответственно увиден­ному: звездные, облачные, пейзажные (или ландшафт­ные).

Есть даже удивительные агаты — руинные, или ба­шенные, похожие на старинные гравюры, воспроизво­дящие руины замка или крепости: возвышаются зуб­чатые полуразрушенные башни, крепостные стены пронизаны тонкими трещинами, зияющими бойницами.

Кое-где можно усмотреть оборонительный ров и мостик через него. На одном удивительном камне не лишенные воображения люди подмечали даже маленькие лодоч­ки, типа джонок, снующие по коричневой воде канала или реки. Агат-моховик навевает образы разросшихся растений, буйных зарослей: так естественно, непри­нужденно ветвятся, перевиваются, свиваются в клубки тонкие зеленые нити в мглистой серо-голубой глубине камня, кое-где на них нарастают «пушистые» комья, голубовато-зеленые хлопья...

Не менее впечатляют моккаштейны или дендр-агаты — ну просто настоящие маленькие розоватые кораллы! Или черно-бурые деревца с ветками и сучья­ми. Может, и вправду внутри такого агата — окаме­невшее растеньице? Нет, сходство с кораллом или деревом тут чисто внешнее, агат заключает не расте­ние, а своеобразный скелетный кристалл — дендрит. Но почему и дерево, и коралл распускают вокруг себя так много ветвей? Им нужен объем, пространство. Каждая веточка — это «канал жизни» для поступления «питательных» растворов от корней (у растений) или завоеванный дюйм охотничьего удела (у кораллов). Тонкие нити и веточки дендритов тоже выражают стремление «питающего» минералообразующего раст­вора продвинуться и занять пространство для кристал­лизации.

Нередко включения в агатах образуют не столь прихотливую и изысканную форму — это просто бурые и красные точки (точечные агаты) или расплывающие­ся, как чернила на промокашке, пятнышки. Особенно эффектны красные пятнышки на густо-зеленом агате (гелиотропе) или светлом, желтоватом агате (гемагате).

Miner45.jpg Агат«колдунья»

Miner46.jpg Пейзажный агат «Весна»

Miner47.jpg Руинный агат «Джонки на реке»

Суровые желто-бурые агаты Сихотэ-Алиня нередко несут рисунок многократно обведенного светлым кон­туром копья. В серо-белых агатах Тиманского кряжа запечатлена холодная нежность северных белых ночей: очень тонкие белые полосы (иногда до 300 на один сантиметр!), не сливаясь, рассеивают свет, создавая эффект мерцания — иризацию. Чем не северное сияние! Голубовато-серые агаты Грузии и Армении заключают внутри жеод пустотки, выстланные щетками аметиста или горного хрусталя. Нежно-розовые, как лепесток шиповника, сердоликовые агаты Карадага чаще обра­зуют не «клубеньки» или «миндалины», а тонкие про­жилки в породе. В прожилках параллельные полоски идут почти прямо вдоль контакта с породой; такие ага­ты называются ониксами.

Вы прочли уже несколько страничек, описывающих облик агатов, но до сих пор не поняли, что это за минерал. Почему о нем говорится сразу же после квар­ца? Какое между ними родство? Да примерно такое, о каком говорится в поговорке: «Нашему забору двоюродный плетень», или, точнее, «Седьмая йода на киселе». Почему точнее? Да потому, что состав у обоих минералов один и тот же — двуокись кремния, но кварц кристаллизуется из горячих расплавов или из постепенно остывающих растворов, а агат — из крем­ниевого геля, напоминающего по консистенции желе или кисель. А почему «плетень-то двоюродный»? А потому, что агат является разновидностью не самого кварца, а лишь халцедона, а уже халцедон мы называем тонковолокнистой разновидностью кварца. Толщина таких волоконец около 10~⁴ — 10~⁵ см, т. е. примерно в 100 раз тоньше волоска!

Miner48.jpg Гемагат

miner50.jpg Уругвайский агат

Да к ним слова найдешь не сразу —

Легко сказать — как бирюза,

Но бирюза слепит глаза.

А хризопраз... голубизна

Его озер свежа до дна, и холодна,

И как оазис, зелена.

Не зная, как найти слова,

Смотрели мы в окно Ан-2.

Плыл за барханами бархан,

Но вот под нами лег Балхаш,

И тут-то мы постигли сразу,

Какого цвета хризопразы!
Сам же халцедон, собственно халцедон, серо-сизый как дымок сигареты, желтоватый или слегка коричне­вый. Не какого бы цвета ни были халцедоны, в их облике независимо от окраски есть общая черта. Не зря мы сравнивали цвет и облик собственно халцедона с дымом. Но если дыму его характерную «дымчатость» придают рассеивающие свет мельчайшие части­цы пепла, поднятые током теплого воздуха, то в хал­цедоне свет рассеивается мелкими порами и канальца­ми, пустыми или заполненными водой. Цвета различ­ных халцедонов обусловлены включениями различных посторонних ярко окрашенных минералов, «пойман­ных», как сетью, его волокнами. Например, красные и коричневые окрашены гидроокислами железа (сардер, карнеол, сердолик), а зеленые — включениями силика­та никеля (хризопраз) или других зеленых минералов, например хлорита (плазма).

Цвет халцедоновых прослоев определяет и окраску агатов и ониксов, таких, как сардоникс или карнеол-агат. А чередующиеся с широкими цветными полоска­ми тонкие белые полосочки сложены более грубово-локнистой разновидностью — кварцином. Характерна для халцедонов и форма природных выделений: обычно это корки, поверхность которых покрыта то округлыми почками величиной со сливу или небольшое яблоко, то маленькими «бородавками», а то и гроздь­ями сосулек. Только сердолик и хризопраз чаще всего образуют не корки, а ветвящиеся прожилки в породах. Но если прожилки сердолика могут рассекать самые разные породы, чаще всего застывшие лавы, то хризо­праз встречается только в измененных ультраосновных породах или в заместивших их серпентинитах, из кото­рых он и черпает необходимую примесь никеля.

Интересно узнать, откуда произошли названия раз­личных халцедонов, и прежде всего собственно халце­дона. К нам это слово пришло, очевидно, из старофран­цузского языка. Может быть, название происходит и непосредственно от города Халцедон (древнее название приморского города Вифании на берегу Мраморного моря), бывшего в древности рынком декоративного камня. Очень похожим образом возникло и название «сард» или «сардер» — оно существует уже несколько тысячелетий, встречается уже у «прадедушки» мине­ралогии — Теофраста и происходит от города Сарди-са — столицы древнего Лидийского царства. Агат получил свое название от речки Ахатес (сейчас она называется Дирилло) на Сицилии. Название «сапфи-рин», естественно, произошло от названия драгоценного синего сапфира, на который этот голубой халцедон несколько похож по цвету. Цвет отражен и в названии зеленого хризопраза — по-гречески «хризос» — золото, а «празиос» — лук-порей (от него, кстати, и «празем»). Правда, цвет нашего хризопраза трудно назвать зо­лотисто-зеленым, но так уж получилось, что греки давали это название множеству зеленых камней, в том числе и действительно золотисто-зеленому бериллу, но мы-то оставили его за бирюзово-зеленым камнем. А вот оникс — полосчатый агат — в переводе с грече­ского означает «ноготь».

miner51.jpg Жеоды сердолика


miner52.jpg Агат с кристаллом кальцита
Давайте копнем поглубже — задумаемся над проис­хождением не названий, а самих агатов. Почему при всей своей разноликости они словно подчиняются одно­му закону? Чтобы попытаться понять это, придется заглянуть в далекое прошлое нашей планеты.

Поднятие гигантских горных цепей — Альп, Кавка­за, Гималаев, Кордильер — сопровождалось колоссаль­ными излияниями лавовых потоков; например, все Среднесибирское плоскогорье и плоскогорье Декан в Индии были залиты кипящей, пузырящейся лавой. Особенно много газовых пузырей было в верхних слоях лавовых «языков». Нередко языки лавы выплескива­лись в мелководную прибрежную часть подступивших к материкам океанов или в зону болотистых равнин с бесконечными цепями озер и заливов. Тогда эти «пу­зыри», или, как говорят геологи, миндалины, «наглатывались» воды, ила, комков почвы или кусочков растений. Поэтому состав каждого газового пузыря нередко отличался от состава соседнего. Именно к та­кому выводу пришел исследователь агатов Л. М. Лебе­дев. Этим объясняются, по его мнению, неповторимые индивидуальные черты каждой миндалины при схоже­сти их строения. Постепенно остывая, лава превраща­лась в плотную тонкозернистую породу, а закупорен­ный в камерах пузырьков раствор — в горячее кремне­вое тело, напоминающее студень. Уплотняясь, этот студень расслаивался на плотные слои и пористые, слабые, подчас даже просто трещины. В плотных слоях кремнекислота кристаллизовалась в виде тончайших волоконец халцедона. Халцедоновый «войлок» обвола­кивал и удерживал мельчайшие включения цветных минералов, например гидроокислов железа или мар­ганца или органического вещества. Потому-то именно более широкие халцедоновые слои всегда «отвечают» за окраску минерала. А в пористых тонких слоях, в трещинах между халцедоновыми кольцами выкристал­лизовывались более грубые призматические столбики кварцина, пирамидки кварца или аметиста, а если в миндалину попал карбонатный или глинистый мате­риал — кристаллики светло-желтого кальцита или на­рядные розовые «воротнички» хрупкого водного сили­ката цеолита (гейландита).

miner53.jpg Халцедон. Натечные формы

Благодаря вязкости, высокой твердости и прочности агаты издавна широко применяются: из них вытачи­ваются ступки для истирания твердых веществ, цапфы теодолитов и нивелиров, опорные призмы точных ве­сов и др.

Но есть у агатов и другая вековая служба. Худо­жественная резьба по красивым агатам предстает пе­ред нами сегодня как необычная каменная летопись минувших веков.

САМАЯ КРАСИВАЯ ЛЕТОПИСЬ

(ИСКУССТВО ГЕММ)
...Глиптику²⁰ можно смело сравнить с зеркалом, в котором жизнь и искусство отразились во всем многообразии, ...зеркалом, передающим отразившиеся в нем черты, правда, в миниатюрных размерах, но чистыми и неискаженными, не потускневшими даже от действия всеразрушающей силы времени...
М И Максимова
Кто из ребят не набивал камнями карманов? Чело­века всегда волновали и пленяли красивые камни. Примерно так дело обстоит уже сотни тысяч лет. Только вот карманов в палеолите не было и в помине, и приходилось ребятишкам таскать свои сокровища горстями. Во всяком случае такие «коллекции» краси­вых цветных галечек халцедона и кремня нередко на­ходят при раскопке древних стоянок. Собирали их, как считают многие археологи, вероятнее всего, дети. В неолите, когда искусство обработки камня получило большое развитие, вместе со шлифованными каменны­ми ножами и топорами появились и сверленые бусин­ки-амулеты. Высверливали дырочки в них тонкими костяными трубочками или кремневыми остриями, подсыпая все время мокрый песок. Часто такую бусину надевали как охранный амулет на руку или на шею ребенка. Эти реликвии 13-тысячелетней давности чи­таются .сегодня как знак удивления непостижимой прелестью камня, как признание его красоты. Такой была первая реакция гомо сапиенс — человека разум­ного — на находку самоцвета.

Дальше халцедоновый и агатовый след мы встре­чаем в руинах великих цивилизаций Двуречья и Ме­сопотамии: Шумере, Аккаде, Вавилоне, Ассирии, где дворцы и колоссальные ступенчатые храмы — зиккура-ты, библиотеки и сами «книги» — все воздвигалось и созидалось из глины. В древних государствах Дву­речья, где любой камень — редкость и ценность, халце­доны явились воплощением земной тверди. И вот в самой древней и, пожалуй, самой удивительной из этих стран, а именно в Шумере, в начале III тысячеле­тия до н. э. было сделано поразительное открытие: если вырезать картинку не на плоскости, а на малень­ком каменном цилиндре диаметром 1 — 1,5 см, то от­печаток с нее можно «раскатать» в целую полоску длиной уже 3 см. И экономно, и удобно. На этих от­печатках с цилиндрических месопотамских печатей можно видеть целые сцены из жизни людей и богов: сражения героев и богов с мифическими и реальными животными, приношение дани богам и царям или изображения различных животных и сказочных су­ществ.

А что же запечатывали шумеры и аккадцы таки­ми печатями? Их применяли широко: ими «скреп­лялись» скажем, кувшин с маслом или вином запечатывался сверху глиной и «запломбировывался» печатью. Слои­стые ониксы в странах Древнего Востока нередко при­менялись для вставок в глазницы богов. Для этого вытачивался овальный кабошон и его верхний темный слой выглядел тогда как радужная оболочка, а ниж­ний — белый как белок глаза. Отсюда позднее пошел обычай украшать ониксами сбрую лошадей и верблю­дов — от дурного глаза.

Miner54.jpg Цилиндрическая печать и слепок с нее

175

Труден и опасен был, согласно верованиям египтян, путь души к вожделенным местам вечной жизни: их подстерегали чудовища, их ждал суровый суд Осириса и другие испытания. Чтобы душа могла выдержать все это, родные снабжали умершего массой необходимых вещей. В частности, каждому предстояло на суде Оси­риса положить на весы свое сердце, и только безгреш­ный обретал вечную жизнь. Не все надеялись на свое полное безгрешие. Чтобы сердце не подвело своего вла­дельца, его при мумификации вынимали и хоронили

в отдельном сосуде, а в мумию на место сердца клали вырезанного из сердолика или лазурита ска­рабея. На брюшке жука выреза­лась надпись, гласившая: «О, сердце, которое принадлежит существу моему. Не выступай против меня свидетелем, не сопро­тивляйся мне перед судом, не будь враждебно ко мне перед пристав­ленными к весам».
Miner55.jpg Глаз — египетский амулет
Словно в миниатюрном зеркале особенности монументального искусства Египта отразились в мелкой каменной пластике. Утка, стре­мительно вылетающая из зарослей тростника, оживляет коричневато-розовый гравированный щиток агато­вого перстня. А рядом в витрине Эрмитажа располо­жились магические амулеты — спасительные «обере­ги», традиционные скарабеи из голубого халцедона-сапфирина, павиан из двухслойного агата, маленькая фигурка сидящей девочки-принцессы из розового сер­долика. Пожалуй, наибольшее восхищение вызывает обезьянка: художник так расположил слои агата, что тельце зверька вышло беленьким, а мордочка и лапки — коричневато-зелеными.

Искусство резного камня встречает нас и в кшри-нах крито-микенской культуры. С удивлением и вол нением разглядываешь изображения резных камней Крита. Смелая острая композиция, динамика изобра­жений: бегущий олень, одними резкими штрихами насеченный на красноватом камне, гимнаст, пролегаю щий над рогами быка, парусный корабль, резвящийся дельфин. В них восхищает раскованность, свобода, восприятие жизни как радости. Это предвосхищение искусства Греции, искусства античной средиземномор ской Европы.

На печатях резчик обычно запечатлевал людей са­мых разных профессий: музыкантов и воинов, поэтов и актеров — в зависимости от профессии заказчика. Часто заказчик уповал на помощь богов, поэтому часто на печатях мы видим богов-покровителей: богиню по­беды Нику, богиню любви Афродиту, богиню удачи Фортуну, покровителя торговли и странствий Гермеса. В таком случае резные камни могли служить не только печатью и украшением, но и охранительным амулетом, подчас «чудодейственным». Например, существовало поверье, что «если носить гелиотроп вместе с цветком того же названия, то человек в любой момент при произнесении заклинаний становился невидимым».

Превосходное собрание античных камей — скульп­турных выпуклых изображений — есть в одном из маленьких залов Эрмитажа. Не менее, чем идеальные пропорции богов и богинь, восхищают нас сегодня изображения живых существ: скажем, огненно-красная печатка с мухой или ланью. На одной из самых кра­сивых греческих гемм по бледно-голубому сапфирину вырезана летящая цапля: ее тонкая вытянутая шейка с длинным клювом, распущенные крылья, свисающие длинные ноги — все полно грации жизни. Камея очень нравилась и самому автору — он вырезал на ней свое имя, знаменитое в Хиосе и во всей Греции, — Дексамен. Часто камеи изображают и целые сцены. Вот сценка из циркового представления: обезьяна важно восседает на деревянном ящике, рядом с ней стрелок из лука, дальше стоит конь, через голову которого перепрыгнул акробат.

Незатейливы сюжеты ранних античных гемм: просты, строги и прекрасны их линии, просты и кам­ни: красный или коричневато-красный сердолик, серо­вато-голубой сапфирин, серый халцедон, блекло-зеле­ная плазма. Но вот великий воитель Греции Александр Македонский блистательными походами продвигается в глубь Азии, и оттуда проникают в Грецию небывалые прежде яркие камни: вишневый гранат пироп, фиалко­вый альмандин, лиловый аметист, голубой берилл.

Завоевания Александра Македонского сокрушили персидское царство Ахменидов, подчинили колоссаль­ную территорию единой власти. Эллада, Египет, страны Востока, вплоть до Индии, вошли в это огромное го­сударство. Начавшаяся с царствования Александра Македонского эпоха эллинизма признана одним из самых блестящих периодов антич­ной глиптики. Отточенное мастер­ство греческих резчиков сочета­лось в ней с роскошью восточных самоцветов. Именно в эту эпоху впервые появляются камеи, эти миниатюрные барельефы. Местом рождения камеи считается Еги­пет, а точнее, новая столица Алек­сандрия, названная в честь Алек­сандра Македонского и построен­ная одним из его лучших полководцев, друзей и соратников — Птолемеем, сыном Ла­га. Секрет прелести камеи в сочетании античного зна­ния и видения красоты человеческого тела с чувством материала, которым обладал резчик, и его точным рас­четом. Маленькие барельефы на камне являются про­изведениями не только скульптуры, но и живописи. Палитра этих вещиц — резкие контрасты и тонкие от­тенки слоистого оникса, каждый слой — миллиметры. Вся живописность камеи зависит от виртуозного мас­терства, позволяющего последовательно обнажать рез­цом разные слои каменной пластинки в поисках нуж­ного оттенка.
Miner57.jpg Портрет Юлия Цезаря Сердолик. Рим
Великолепным памятником этой эпохи является грандиозная камея Гонзаго, названная так по фамилии ее первых владельцев — мантуйских герцогов Гонзаго. Большая портретная камея была подарена француз­ской императрицей Жозефиной императору Александ­ру I после взятия Парижа в 1814 г. Место изготовле­ния этой камеи — Александрия, время — III в. до н. э. Камея Гонзаго — одна из наиболее красивых портрет­ных камей. Трехслойный оникс позволил художнику тонко моделиррвать уборы портретируемых: царя Птолемея II Филадельфа²³, его супруги Арсинои. Профили гордых холодных лиц, детали их костю­мов, украшенный змеями и цветами шлем с головой Медузы Горгоны, лавровые венки, ожерелье, подвес­ки, складки одежды, тонкие, красиво убранные воло­сы — все блестяще передано многоцветным и много­слойным камнем. Эту удивительную по величине (0,157x0,118 м) и мастерству исполнения камею мож­но видеть в Эрмитаже в Ленинграде.

Римское искусство во многом наследовало сюжеты и приемы греков. И здесь мы видим веселые и игривые сюжеты, перекликающиеся со стихами поэта Анакре­онта: ослик везет подвыпившего сатира, привольно раскинувшегося у него на спине задом наперед; малыш-сатир нацепил трагическую маску, из-под ко­торой выглядывают его рожки; лебедь обнимает крыль­ями красавицу Леду. Ярче камень, четче узор. Чаще применяется многослойный оникс, дающий глубину и светотень изображению. Но самый важный вклад римского искусства иной: тут, как и в большой скульптуре, идеально прекрасная, но несколько обез­личенная пластика греческих богов и всего их много­численного окружения — амуров, фавнов, менад — сменяется достоверной, суховатой, выразительной пла­стикой портрета. Реальные исторические личности, римляне и римлянки, полководцы, императоры, наслед­ники увековечены римскими мастерами и в миниатюр­ных камеях, подчас переживших века лучше их более масштабных конкурентов — мраморных бюстов и ста­туй. Как пишет историк О. Я. Неверов, «в бурную эпоху гражданских войн I в. до н. э. искусство портре­та становится одним из самых действенных орудий политической борьбы». Маленькие камеи активно аги­тируют за того или иного честолюбивого и энергичного претендента на власть. Известно, что во время пред­выборной кампании сторонники того или иного пре­тендента бесплатно распространяли среди простого народа стеклянные отливки — копии камей, называе­мые литиками, с портретами «кандидатов». Неправда ли, это напоминает современные предвыборные кампании на Запа­де, когда избирателям раздают значки или, скажем, хлорвини­ловые сумки с портретом кан­дидата в президенты. В годы бур­ной политической борьбы малень­кие резные камни — геммы — бы­ли своеобразным орудием поли­тической пропаганды. Любимым камнем становится многослойный оникс с чередованием голубоватых и коричневатых по­лос, называемый «никколо». Особенно четко эта тради­ция проявляется в крупных многофигурных камеях.

Следующая грандиозная волна религиозно полити ческих событий — крестовые походы — вернула камею в число реликвий Запада. Но на сей раз она, уже как христианская реликвия, попала во Францию, в сокро вищницу французских королей — Сен Дени Дальней шая судьба камеи тесно связана с политической исто рией Франции: она покоилась в сокровищнице французских королей, ее дарили папе римскому, про давали для нужд войны и революции, она даже была похищена авантюристами, но каждый раз неизменно возвращалась в уготовленное ей место — в Лувр²⁴.

С гибелью античных государств в Европе и перемещением центра средиземноморской культуры в Византию — столицу только что победившего христианст­ва — переместился туда и центр глиптики. Но как от­личается византийская камея от греческой и римской! Это совсем другой мир, другое восприятие жизни. В ма­ленькой камее, всего в нескольких сантиметрах рез­ного камня, как в фокусе, концентрируется вся бездна несхожести этих миров. Здесь нет любования строй ностью и прелестью человеческого тела, животного. Художник и не стремился к передаче грации и трепета жизни. Камея, как маленькая икона, — суровый рас­сказ о страданиях нового бога — Христа. Любимыми сюжетами резчиков становятся страдания Христа и христианских святых: распятие, смерть богороди­цы и т. д Фигуры людей схематичны, их пластика повторяет пластику византийских икон. Византийские резчики редко использовали многослойные ониксы, чаще выбирается одноцветный камень. В том случае, если выбор падал на оникс, камея смотрится обычно как негатив: темные коричневые фигурки на светлом фоне. Однако гораздо чаще резчик брал для своего суховатого, но детального повествования мягкий зеле­новато-серый стеатит, зеленый хризопраз, лазурит. Очень часто для резных «иконок» (вот в сущности назначение камеи на этом этапе ее развития) приме­няется гелиотроп — «кровавая яшма». Алые струйки рисунка совсем не совпадают с линиями вырезанных фигур, пересекают их, но они как бы усиливают ос­новную идею, заложенную художником, — идею стра­дания. Но зато как роскошно, как пышно обрамлена византийская камея! Этой манеры никогда не было в странах античного мира. В золотой чеканной или фи­лигранной рамке сверкают крупные изумруды, руби­ны, лалы, аметисты, хризолиты. Обильно унизывает их жемчуг. Эта роскошь символизирует победу но­вой веры, сильную власть нового византийского пре­стола.

miner59.jpg Шлифованные агаты и ониксы

Miner60.jpg Шлифованный сапфирин

Новое возрождение искусства камеи наступило в Италии в XVI — XVII вв. в связи с общим увлечением «вновь открытой» античной культурой, когда находи­мые в раскопках произведения греков и римлян вызы­вали восхищение. Светское общество при дворе таких блистательных и образованных правителей, как Меди­чи, было увлечено и античными камеями. Одним из признанных и тонких ценителей их был итальянский поэт Петрарка. Но итальянские мастера, жившие в это бурное, наполненное драматическими событиями вре­мя, были совсем другими людьми. Другой стала и их камея. Куда делись безмятежность, бесстрастность, умиротворенность античных богов? Эмоциональные, энергичные, страстные лица видим мы на итальянских камеях эпохи Возрождения. Художнику для выраже­ния экспрессии уже не хватает низкого рельефа антич­ной камеи: он старается вынести лицо портретируемого как можно больше из плоскости, развернуть его в три четверти, дать в необычном резком повороте. Такова, к примеру, камея с головой Зевса в Музее имени А. Е. Ферсмана.

И снова в развитии искусства резного камня насту­пает перерыв, на этот раз он длится долго, почти 200 лет. Волна увлечения античностью вновь захлесты­вает лишь «просвященный» XVIII в. Камея становится в это время модным увлечением коронованных особ и их приближенных. «Нет почти ни одного знатного человека, который не считал бы для себя вопросом чести обладание коллекцией резных камней», — пишет в 1750 г. один из современников-коллекционеров. При всех европейских дворах наперебой коллекциониру­ют произведения глиптики: в Англии — Георг III, в Пруссии — Фридрих II, в Австрии — Мария-Терезия. Особенно прославилась любовью к резным камням из­вестная маркиза Помпадур. Она не только привезла и поселила в своих покоях знаменитого резчика Жака-Гюэ, но и сама охотно брала у него уроки. Ценителем и тонким знатоком резного камня был великий немец­кий поэт Гёте, видевший в камне отзвук погибших ан­тичных статуй и картин и считавший их «постоянным источником благороднейших наслаждений». При дво­рах Франции, Италии и Англии возникают сопернича­ющие школы, вырастившие знаменитых резчиков: Гюэ, Пихлера, Рега, Браунов. При всех отличиях их сближает одно — подражание античной камее как не­достижимому, но желанному идеалу.

Общее увлечение геммами захватило и Россию. При­меру других европейских монархов последовала Ели­завета. Страстной собирательницей камей стала Екате­рина II. Она собрала в Эрмитаже грандиозную коллек­цию античных и современных ей гемм. По ее приказу в Италии приобретаются мраморные статуи. На эпоху царствования Екатерины приходится расцвет двух интересных и тонких английских мастеров, в совер­шенстве усвоивших технику резной каменной миниатю­ры в античном стиле — Ульяма (1748 — 1825) и Чарль­за (1749 — 1795) Браунов. Брауны хорошо знали минералогию поделочного камня: в их «палитре» се­рые халцедоны, своеобразные бело-зеленые ониксы, пестрые яшмы, горный хрусталь, раухтопаз, сард и самые излюбленные мастерами сердолики — от светло-желтых до сургучных. Оба масте­ра работали в манере углублен­ной резьбы по камню — интальо и в выпуклой — камеи. Сюжеты их поначалу традиционно антич­ны: бык похищает Европу или Аид похищает Прозерпину, Ор­фей в окружении зверей играет на лире, вакханки преследуют са­тира, Нептун скачет на раковине, запряженной гиппокампами, или

Наиболее тонкими и интересными представляются портреты знаменитых людей: Шекспира, Локка, Воль­тера, Корнеля, Бэкона. Целыми сериями вырезаны портреты французских и английских королей, и как знамение своего века — античные аллегории на воен­ные победы русского оружия (ведь заказчиком была русская императрица): победа России над Турцией на суше и на море, Екатерина венчает лаврами Потемкина. И даже такая камея: императрица в облике Минервы в шлеме и античном одеянии читает свиток двум античного вида мальчикам. Чтобы дети не разбежа­лись, их придерживает наставник — страшного вида орел. Это Екатерина II за воспитанием внуков. Павел I, сменивший Екатерину на престоле, перестал делать новые заказы, и постепенно это увлечение заглохло в России, как заглохло оно и во всей Европе, ослеп­ленной новой модой — модой на разнообразные гране­ные камни, увлечение вновь открытым ярким блеском и игрой камня. Но это уже другая страница в краси­вой каменной летописи.