Сергей КАЛМЫКОВ
"ПОКОРЕННЫЕ ВЕРШИНЫ" –
ЭТО ЗАБЛУЖДЕНИЕ
В 1965 году я счастливо попал в окружение Александра Владимировича (далее — А. В.), не будучи ни альпинистом, ни путешественником. И хотя общение было эпизодическим, за четверть века впечатлений набралось достаточно. Оговорюсь, что реплики привожу не с магнитофонной точностью, но близко по смыслу.
Диапазон людей, бывавших на ул. Гарибальди, 19, был широк по возрастам, интересам и привязанностям. Были и такие, кого А. В. только терпел, но он был так деликатен, что отказывать в визите и общении не мог.
Через полгода общения я впервые оказываюсь на Буге в обстановке радостной альпинистской вольницы. Цветные палатки, голубой дым от полевых кухонь, гул воды на порогах, приветственные алые лозунги на окрестных скалах, цветущая майская природа. Понимая, что тогдашняя черно-белая фотопленка не сможет передать все это великолепие, все-таки снимаю направо и налево. Направляю объектив и на А. В., уже зная, что он этого не терпит. И получаю вежливую выволочку, достаточно суровую. Вижу, что А. В. глубоко раздосадован.
Но прошло лет 20, и настал день, когда А. В. попросил сделать его портрет. Позу и место он выбрал сам, и я сфотографировал его в кресле с кошкой на коленях. Выражение лица грустно-задумчивое. Чаще всего оно именно таким и бывало, особенно когда он слушал.
Слушателем А. В. был очень внимательным. Иногда вечер у него мог пройти "под флагом" одной темы. Как-то Юрий Александрович Прендель прочитал шутливую поэму 20-х годов "Космос и соцвос", смахивающую на репертуар Синей Блузы, а дальше предложил посвятить следующую встречу Игорю Северянину.
— Его нужно читать жеманно, — заявил он.
Это странный вечер состоялся тоже к большому удовольствию А.В.
В другой раз мы с братом принялись рассказывать о посещении коктебельского Дома Волошина, тогда еще не музея. Рассказ мы расцветили волошинскими стихами. На строке "Я не изгой, а пасынок России..." А. В. проворчал, что тут автор прибедняется.
Конечно, чаще всего рассказывали о своих делах и впечатлениях альпинисты, переполненные эмоциями от походов и восхождений. С тех пор и запомнился загорелый и улыбчивый Валентин Симоненко.
Любил А. В. своих ребят, хвалил их, но не давал расслабляться. Однажды доверительно сказал: "Покоренные вершины" — это заблуждение. Они никому не покоряются, они нас могут только терпеть до поры, как гостей, если мы почтительно себя ведем".
Отношение к матери у А. В. было почти молитвенным.
Свое собрание диковинок А. В. очень любил и буквально внушал:
— Ты не так смотришь. Взгляни под этим углом. Поверни к свету. Прислушайся к этому звону. Пропусти ткань между пальцами. Ощути тяжесть этого камня. Эта техника называется "миллефьоре".
Системы коллекционирования у А. В. не было, он просто окружил себя интересными и любимыми вещами. Вместе с осколком Сихотэ-Алиньского метеорита лежал немецкий кортик, рядом азиатский пояс, отделанный пластинами серебра, тут же перламутровая табакерка.
Были чудесные дореволюционные детские книжки с цветными картинками.
От "Щелкунчика" я буквально оцепенел и растрогался. Улыбался, приоткрыв рот, фарфоровый китайский божок Шао-син, символ здоровья и благополучия.
— Если ты скормишь ему 15 копеек, проси чего хочешь, только начинай со слов "Господин Шао-син", — лукаво говорит А. В.
Монетка звякает, и я шепчу на ухо господину Шао-сину свою просьбу, а напоследок целую в фарфоровую лысину. А. В. улыбается и вдруг озабоченно говорит:
— Все бросают по монетке, а что потом со всем этим делать? Не
представляю!
А. В. был издавна неравнодушен к сочинениям Александра Грина. Имел с полдюжины его сборников 20-х годов.
Не редкостью бывали мимолетные выставки в доме А. В. Запомнились свитки с китайскими акварелями, сумрачные городские пейзажи Владимира Стрельникова и работы Михаила Потапова на темы Древнего Египта.
А. В., случалось, организовывал вылазки в природу для своих друзей. Он знал чудные ландшафты, мог и любил порекомендовать привлекательную местность для недальних и недорогих поездок. Мне с маленькой тогда дочкой А. В. объяснил, как добраться до молдавского села Сахарна. Ехали на катеришке по Дубоссарскому водохранилищу, шли в гору мимо монастырских руин. Заканчивался август, созревал кизил, в таинственной зеленой лощине шумел маленький водопад. Все это впечаталось в память вместе с благодарностью к А. В.
Любил книги, расширяющие кругозор, спешил делиться впечатлениями, убеждал прочесть тоже. В частности, запомнилась книжка об экспедиции Фоссетта в дебри Амазонки. Стараниями А. В. я читал самиздатовского Галича, а также "Доктора Живаго", изданного где-то там, знакомился с журналами "Континент". Однажды предостерег его, что рискованно все же распространять такие вещи — размах неприятностей может быть непредсказуемым.
— Не только ты мне это говоришь, но что делать? Люди должны знать.
Однажды в трех залах Музея западного и восточного искусства была выставлена коллекция А. В. Много экспонатов и много посетителей.
— Ты бы не мог сфотографировать мою выставку? А то потом все снова будет упаковано.
Прихожу с аппаратом, недоумеваю, как это все помещалось в тесном жилье А. В.
Я увлекся съемкой, и в результате получилась толстая пачка фотографий. А. В. был растерян:
-
Слушай, как я с тобой рассчитаюсь? Мне очень неловко!
-
А. В., это не сразу, но пройдет.
Блещунов, обычно лишь сдержанно улыбающийся, рассмеялся и потряс меня за плечи.
Решеток на окнах квартиры не было, летними вечерами окна были распахнуты, и прямо с улицы хозяина окликали:
— А. В., можно к вам?
В доме редко переводились приезжие. Среди многих были Т. Гнедич, В. Купченко.
А. В. похоже, в душе одобрял всяческие эскапады и однажды с наигранным ужасом рассказал:
— Представляешь, вечером, часов в одиннадцать, меня зовет
с улицы Алла Шевчук. Выглядываю — она под окном в наряде каракалпакской невесты, и так шла через весь центр!
И о другом эпизоде:
— Как-то на слете эти черти ухитрились ночью унести полевую кухню и водрузить ее на камень посреди реки.
(И снова скрытое восхищение в голосе.)
Буг был не только местом соревнований по скалолазанию. Там еще искала выхода шалая молодая энергия. Расписанные илом и сажей фигуры вопили и плясали у костра на острове. На эту неофициальную традицию под названием "мезозой" А. В. смотрел сквозь пальцы.
Организаторские способности А. В. были удивительными. Знал, кому и что поручить с гарантией стопроцентного исполнения. Альпинисты за глаза называли его "босс", но он это не приветствовал. Однако вот бытовой штрих: А. В. на кухне неуверенно поворачивает с боку на бок не вполне ощипанную куриную тушку.
— Что с ней делать, ты хотя бы представляешь?
Обладал малозаметным дефектом речи: его "р" звучало как-то нечетко, не раскатисто, но и грассированием это не было. Явно уклонялся от рассказов о себе. Как-то мимоходом упомянул о дружественных отношениях с академиками Игорем Таммом и Виктором Амбарцумяном. А. В. участвовал в сооружении Бюраканской обсерватории, когда оборудование нужно было доставлять в горы на себе.
Очень давняя обоюдная симпатия связывала А. В. с Борисом Игнатьевичем Точидловским, преподававшим в Холодильном институте.
Где-то на исходе жизни руководил Проблемной лабораторией, расположенной на площади 10-го Апреля.
— Знаешь, где бы я сейчас по-настоящему хотел работать? —
услышал я от А. В. — Заведовать Музеем морского флота. Но для этого нужен и партбилет, и серьезные связи "там".
Валентна КОВАЧ
ПИСЬМО ДРУГУ
Драгоценный Александр Владимирович.
В 1977 году судьба подарила мне встречу, а затем и высокую дружбу с Вами. В 70-е годы теперь уже прошлого, XX века люди, с которыми я общалась, не раз упоминали, говорили мне о Вас, Александр Владимирович, как о невиданном, необыкновенном, ошеломляющем, разносторонне одаренном человеке — физике, альпинисте, коллекционере, но лично я не была с Вами знакома, а прийти без приглашения на Гарибальди, 19 (тогда Ваш адрес был именно такой), в коммунальную квартиру, где жили Вы, я не решалась, мешала робость, что ли.
В те 70 - 80-е годы (и позже) я каждый Божий день проводила экскурсии по городу (чаще всего по литературной Одессе), на которых, разумеется, бывали самые разные люди, но очень часто мне приходилось работать по "персональным" заказам и среди экскурсантов, которым я показывала "свою" литературную Одессу. Бывали и совершенно замечательные люди — выдающиеся ученые, врачи, художники, мои коллеги из Москвы, тогдашнего Ленинграда, Киева...
Среди экскурсантов-одесситов и гостей Одессы было много людей, знавших, любивших, ценивших Вас, Александр Владимирович, или наслышанных о Вас (казалось, что Вас знали все замечательные, неординарные люди самых разных профессий тогдашней огромной нашей страны), посещавших Вашу коммуналку, любовавшихся Вашей неповторимой коллекцией, которую Вы собирали...
Ваши многочисленные посетители, поклонники из разных мест, стран рассказывали Вам о своих впечатлениях от Одессы, одесситов, в т. ч. и о моих литературных экскурсиях. И вот в один из летних дней 1977 года Вы, Александр Владимирович, решили сами отправиться на мою "Литературную Одессу" от тогдашнего экскурсионного киоска на ж/д вокзале. А после экскурсии ко мне подошел седовласый человек со словами: "Я потрясен. Очень хочу, что бы Вы пришли ко мне на Гарибальди, 19. Меня зовут...". Я онемела.
Человек-легенда, эстет, умнейший, выдающийся Одессит, взыскательный, строжайший, который, по отзывам знавших Вас людей, мог сурово отчитать, даже отказать от дома, если считал, что тот, на кого Вы возлагали надежды, их не оправдал, словом, огромная, сложнейшая Личность, САМ настойчиво пригласил меня прийти в его дом... Я не шла к Вам, а ЛЕТЕЛА на крыльях...
Вот так и началось мое счастье: общение с Вами, Александр Владимирович, с Человеком, на всю мою дальнейшую жизнь занявшим в моем сердце незаменимое (и — неотменимое!) место. Я вошла в Ваш дом, а Вы — в мою судьбу.
До 21 мая 1991 года никогда и ничем не были омрачены мои с Вами встречи. Ваш Дом (пусть в те времена это была коммуналка, но разве для тех, кто любил Вас, ценил и дорожил Вашей дружбой или даже просто Вашей благосклонностью, это могло иметь значение?) стал для меня Домом моей судьбы, моего духовного воспитания, моей человеческой "вертикали", наконец, моей любимой "сценической площадкой", на которой я перед Вами, мой высокий Друг и Учитель, перед прекрасными слушателями, которые охотно собирались у Вас на театральных встречах-вечерах, среди собранных Вами драгоценных экспонатов, (что придавало особую пленительную атмосферу), рассказывала о Бунине, Бабеле, Чехове, Куприне, о поэтах "серебряного века" — Ахматовой, Цветаевой, Блоке, Б. Пастернаке, О. Мандельштаме, М. Булгакове и других любимейших Ваших и моих бессмертных авторах. А как Вы умели слушать!!!
Ваше отношение ко мне было отцовски строгим и требовательным, Вы учили (не поучая менторски, а с присущей Вам деликатностью, с неотразимым шармом и легкой иронией) поверить в себя, быть смелее, не поощряли присущую мне робость и застенчивость, а давали мне почувствовать Вашу веру в мои силы, способности. Этим Вы помогли мне в те годы становления, как, пожалуй, мало кто. Потому что чудесные экскурсанты, мои слушатели-зрители в Доме офицеров, где я выступала в переполненном зале, в других аудиториях (в т. ч. Вильнюса, Киева, Москвы) в 70 - 80-е годы, дарившие мне цветы, аплодисменты, посвящавшие мне стихи и т. п., знали и ценили лишь мои сценические, профессиональные способности, а Вы любили меня со всеми моими "плюсами" и "минусами", с моим нелегким характером... Ваш Дом стал для меня самым дорогим на свете в те незабываемые годы. О, какие это были счастливейшие годы в судьбе тех, кто знал Вас, мог называться одним из Ваших друзей! Мало кто за мою не короткую и вовсе не легкую жизнь был мне так духовно близок, как Вы, ставший мне и моей семье Другом, Отцом, Воспитателем, как и для всех тех, кому выпала несказанная радость соприкоснуться с Вами. Вы стали для всех нас целым Духовным Материком... С 1977 года и до 21-го мая 1991 года Вы стали Солнцем моей жизни... Я знала, что, когда бы я ни забежала на Гарибальди, 19, я увижу Вас, Вашу чудесную улыбку, Ваши лучистые глаза, услышу Ваш тихий смех... буду общаться в Вашими друзьями, ставшими дорогими людьми и мне... Ваши кошки, собачки были неотъемлемой частью Вашего уютного, неповторимого Дома. Вы так любили все 'живое, беззащитное, Вы хотели подарить свое тепло всем...
Правда, Вы никогда не прощали предательство. Вернее, не забывали его. И в этом, как и во многом другом, я тоже Ваша верная ученица до конца моих дней...
Почему-то вспоминается и такой эпизод: наше с Вами путешествие в Белгород-Днестровск, в 1983 году. Вы как-то предложили мне и моей семье свозить нас — меня, моего мужа и сына-школьника в бывший Аккерман, показать нам крепость, и мы, с радостью воспользовавшись Вашим приглашением, вчетвером отправились туда.
Ваш незабываемый рассказ о древней крепости так потряс моего сына Антона и нас, что до сих пор, 20 (!) лет спустя, мы вспоминаем эту поездку с Вами как один из счастливейших дней жизни; а позже, в тот же день, наша небольшая компания отправилась в Овидиополь, где Вы опять провели с нами изумительную экскурсию. И вот, переполненные впечатлениями, уставшие после такого насыщенного дня, к вечеру мы отправились на автостанцию Овидиополя, чтобы автобусом возвратиться в Одессу. Но здесь нас ожидало небольшое приключение, этакий сюрприз. На автостанции стояла толпа возмущавшихся пассажиров, которые, как и мы, ждали рейсовый автобус на Одессу. Но не тут-то было: последний, вечерний рейс на Одессу отменили.
И тут я убедилась вновь, как многое Вы, Александр Владимирович, можете. С автостанции Овидиополя Вы за несколько минут (!) дозвонились в Одессу до своего бывшего ученика-альпиниста В. Си-моненко, тогдашнего председателя Одесского горисполкома, и он тут же (!) распорядился автобус таки подать. В мгновение ока, прямо как будто по Булгакову, "чудным образом" автобус был подан, толпа ликующих пассажиров, потерявших было надежду уехать, ринулась в него, все места, и "сидячие", и "стоячие", были заняты мгновенно. Вещи, сумки на полу... Словом, битком забили. И когда наша четверка во главе с Вами, выйдя после телефонного разговора с В. Симоненко, попыталась втиснуться в автобус, это оказалось невозможно... Все поместились, кроме нас. И тогда Вы, Александр Владимирович, воззвали: "Товарищи, мне удалось добиться "спецрейса" на Одессу, а в результате я и мои друзья остались без мест, ночевать нам здесь негде, имейте совесть, дайте и нам хоть как-то уехать!". Пассажиры стали смеяться, устыдились, кое-как уплотнились, и мы с Вами, хоть и с трудом, без удобств, но благополучно добрались до Одессы...
А сколько было незабываемых чудесных театрально-музыкальных вечеров, встреч в Вашем необыкновенном Доме! На них собирался цвет Одессы! Ученые, артисты, художники, журналисты и, кажется, вообще вся интеллигентная Одесса! Вдохновенно играла на фортепиано Л.Н. Гинзбург, незабываемо пела И. Соколова, играл на гитаре П. Капличенко, изумительно выступала М. Капнист...
Бессчетное число раз имела счастье выступать в Вашем Доме и я... А к а к рассказывали, как умели читать стихи Вы! Вы были гениальны и в этом качестве, как и во многом другом... Вы подарили мне тетрадку с перепечатанными стихотворениями А. Вертинского (в те годы не было отечественных изданий великого артиста) с настойчивыми пожеланием подготовить программу о Вертинском. А однажды Вы прислали ко мне своих "гонцов", двух милых дам, которые известили меня, что Вы просили мне передать, что в Одессу из Москвы приехала Т. Тэсс (одесситка родом, известная журналистка, "известинец", кстати, двоюродная сестра В. Сосюры) и хочет познакомиться со мной. (В те, 80-е годы в моей квартире на Филатова угол Гайдара еще не был проведен телефон, и поэтому Вами был выбран такой способ сообщения.) В назначенный день Вы, Александр Владимирович, приехали за мной в автомобиле К.А. Великанова, хирурга-уролога, Вашего друга и моего доброго знакомого, и мы поехали на 15-ю ст. Б. Фонтана, на дачу Кирилла Антоновича, у которого гостила его тетя Т. Тэсс. Там и состоялось мое знакомство с ней... А потом была моя экскурсия с Т. Тэсс по местам "друзей ее души": К.Г. Паустовского, И. Бабеля, Ильфа и Петрова, Ю. Олеши, В. Инбер, В. Катаева, Э. Багрицкого. Свое впечатление от этой прогулки Тэсс опубликовала в эссе "Филатова угол Гайдара".
Александр Владимирович, Вы часто дарили чудесные встречи своим друзьям с другими дорогими, интересными Вам людьми, каким образом тоже расширялся круг блещуновцев, навсегда сдружившихся между собой... Практически в этот круг не было доступа дряни. Уже тогда, при Вашей земной жизни, мы способны были понять, с КЕМ в Вашем лице свела нас судьба — с одним из тех, кого без преувеличений должно назвать великим одесситом (по моему убеждению, сегодня в Одессе живет человек такого же масштаба – Б.Д. Литвак).
А в 1989 году, после огромных усилий, стараний, преодолений, бесконечных волнений Ваших, Александр Владимирович, был, наконец, создан прекрасный Музей личных коллекций (во многом благодаря действенной поддержке P.M. Горбачевой, В. Симоненко, И. Зильберштейна и других замечательных людей — об этом не уставали говорить Вы, Александр Владимирович, своим друзьям в те годы). В сообщество, круг блещуновцев вошли подвижники — создатели нынешнего Вашего музея, те, кто верой и правдой продолжает Ваше дело. Вот уже 15 лет Ваш изумительный музей дарит нам радость встреч с Прекрасным. Одна из многих художественных выставок Вашего музея, Александр Владимирович, называлась "Друзья и время". На ней были представлены портреты Ваших друзей кисти Вашего любимого художника Н. Потужного, которого можно назвать одним из "летописцев" Дома Блещунова. Еще мальчиком, начинающим художником он появился в Вашем Доме, и Вы помогли ему, как и другим своим ученикам, найти свой единственный путь. Вы, Александр Владимирович, были сами ТАК разносторонне одарены, что оценить дарование в других людях Вам доставляло душевную радость. Н. Потужный блестяще окончил Ленинградскую академию художеств, стал признанным мастером живописи. А прижизненный Ваш портрет, Александр Владимирович, кисти Н. Потужного, по моему убеждению, — одно из сокровищ Вашего музея. Вы смотрите с портрета, встречая всех входящих в музей доброжелательной улыбкой...
Вы были коллекционер Красоты, коллекционер милостью Божи-ей, но, что не менее важно, коллекционер замечательных, неординарных личностей, среди которых были многие, в т. ч.: В.А. Бутми-Лисогурская, К.А. и П.Г. Великановы, И.М и Е.И. Безчастновы, Л.Н. Гинзбург, И. Соколова и П. Капличенко, Б. и Е. Кукловы, Е.Л. Кричевская, В. Турчинская, В. и А. Митюхины, Д. Фрумина и многие другие... К этому кругу я имею смелость причислить и себя... Этот круг стал родным и драгоценным для меня и моей семьи. Те годы, когда мы были счастливы Вашей дружбой, Вашим доверием к нам, Вашим с нами общением, не будут нами забыты...
А после Вашего ухода из земного бытия, 21.05.1991 года, местом частых встреч наших друзей несколько лет, до 1997 года, стала квартира В.А. Бутми-Лисогурской, близкого Вам, Александр Владимирович, человека по духу, по прямоте характера, бескомпромиссности, неординарности натуры и драматизму судьбы. Виктория Андреевна стала моей духовной матерью... После ее ухода мы часто собираемся у Виктории Второй, как мы ее называем — В. Турчинской...
Но Ваш Дом, Александр Владимирович, навсегда останется главным и притягательным центром всех любивших Вас... И мы вновь и вновь приходим к Вам в Дом, где трудятся люди, отдавшие музею свой дар собирателей и бережных хранителей Прекрасного: СИ. Остапова, В.Н. Лысь, весь коллектив Музея...
Драгоценный Дом Ваш, Александр Владимирович, и сейчас зовет к себе тех, для кого духовность не менее важна, чем земное. И мне хочется пожелать всем, кто бывал в Доме при Вас, Александр Владимирович, кто приходит сегодня, кто служит Вашей Памяти — памяти одного из лучших одесситов — счастья и Добра. Ваш Дом-музей, воплощенная Ваша мечта — продолжается...
Евгения КРИЧЕВСКАЯ
ШТРИХИ К ПОРТРЕТУ
Мы учились вместе в 39-ой школе на Канатной улице. У нас были прекрасные учителя. На всю жизнь запомнились уроки Александра Васильевича Вишнякова, учившего нас не только русской грамматике и литературе, но и жизни. Он много путешествовал, охотно рассказывал о своих поездках и встречах с интересными людьми. На маленькой школьной сцене организовал постановку "Пер Гюнта" в концертном исполнении, запомнившуюся как что-то волшебное. Математику вел заслуженный учитель Израиль Осипович Гольденберг, организовавший для мальчиков деревообделочную "математическую мастерскую", изготовлявшую учебные пособия — всякие конусы, пирамиды, призмы. В шестом классе всем особенно полюбилась география. Ее преподавала Ольга Сергеевна — высокая, легкая, с красивым лицом и совершенно седыми волосами. По школьному коридору она не шла, а просто летела, постоянно держа в руках то огромный глобус, то карту. Не с ее ли рассказов о горах и пустынях, об экзотических странах зародился у Александра Владимировича интерес к путешествиям? Как знать.
Три любви, три больших чувства жили в душе Александра Владимировича — любовь к первозданной природе, любовь к искусству и к людям. Какое из них сильнее? Трудно сказать, он был гармоничным человеком, и все они прекрасно сочетались друг с другом. Но однажды он сам ответил на этот вопрос. Я была у него вместе с депутатом горсовета Тамарой Поповой. Она спросила: "Что вы считаете главным в своей деятельности?".
Ответ был для меня неожиданным.
"Представьте себе, все-таки альпинизм. Он дал мне возможность втянуть в сферу своего влияния 6-7 тысяч молодых людей, приобщить их к своим интересам, и это я считаю самым главным. Что же касается собирания предметов искусства, то я этим занимался, потому что мне самому это нравилось, доставляло большое удовольствие. В результате получился музей".
Итак, на первом плане человек, в особенности молодой, которого можно повести за собой в горы, показать величие природы и красоту искусства. В любом попутном городе Александр Владимирович приводил своих спутников то в краеведческий музей, то к развалинам старой крепости или к скифской могиле, стараясь не пропустить ни одной местной достопримечательности. Дом его был открыт для всех. Влияние его на молодежь было огромным. Он никого не поучал, но то, что каждый мог прийти в его дом, попадая в совершенно иной мир, — мир красоты, сидеть за одним столом с выдающимися учеными или артистами, оставляло неизгладимое впечатление.
В школе мы учились в разных классах, и контактов у нас было не много. Настоящее общение началось с ноября 1954 года, когда Александр Владимирович пригласил меня поехать вместе с ним на соревнования по скалолазанию. Они происходили на Буге, там, где посреди совершенно ровной украинской степи течение реки преграждали пороги, а на берегу вздымались огромные скалы. Так впервые я попала в обстановку альпинистского лагеря, с песнями у костра, шуточным "домбайским боксом", в окружение сильных и смелых.
Однажды во время таких сборов произошел случай, о котором хочется рассказать особо. Скалолазание начиналось утром. Нужно было подняться на двадцатиметровую высоту, как можно быстрее пробежать по узенькому карнизу и спуститься вниз на веревке. Один из альпинистов при спуске забыл накинуть страховку. Естественная реакция зрителей — ахнуть или закричать что ты делаешь!" — могла погубить человека. Он мог растеряться и упасть с высоты.
Александр Владимирович не сказал ни слова. Он только взглянул на всех стоявших внизу альпинистов, взглянул так, что каждому стало понятно — "молчать!". Юноша благополучно спустился вниз. Все бросились его обнимать, а он растерянно смотрел на своих друзей — время пробега было у него далеко не лучшим, — что же случилось? Только по бледности, покрывшей лицо Александра Владимировича, можно было понять, что пережил он за прошедшие минуты.
Дисциплина в лагере была абсолютной. Для провинившихся в чем-нибудь одно-единственное наказание — отправка в Одессу. Никакие извинения и просьбы тут не помогали.
И в жизни было то же самое. Он очень любил людей, но если в ком-либо приходилось разочароваться, то это был разрыв навсегда. Такой человек просто переставал для него существовать.
Памир оставался самым ярким впечатлением его жизни. "Там все грандиозно, — говорил он. — Высочайшие горы, огромные ледники. Нужны очень большие усилия, чтобы чего-нибудь достигнуть". И немного помолчав, добавил: "Однажды я ушел в горы один, даже без собаки. Это было полным нарушением правил альпинизма, но мне хотелось хоть раз в жизни испытать это чувство — быть наедине со всем величием первозданной природы. Его не сравнить ни с чем". А горы испытывали его. Он не сразу мог найти обратный путь, друзья его искали. Но он не жалел об этом поступке, как не жалел ни о чем в своей жизни.
Александр Владимирович был великолепным рассказчиком, но в не меньшей мере обладал редким в нашем обществе талантом — умением слушать. Сколько людей приходило к нему поделиться своими тревогами, горестями, и одного его молчаливого сочувствия было достаточно, чтобы человек уходил успокоенный. Всегда готовый помочь в беде и разделить радость — таким запомнился он всем, кто его знал.
У Александра Владимировича было много книг, но он приобретал их выборочно.
"Я не читаю многого из того, что называют беллетристикой и читают все. Например — "Сагу о Форсайтах". Мир слишком несовершенен, и если книга правдиво все описывает, то на душе становится еще более грустно. А если приукрашивает — то кому это нужно?" Он покупал книги о великих путешественниках, об искусстве, обо всем, что было близко его душе. Очень любил поэзию, преимущественно романтического склада, например, Гумилева. Любил сказки. И еще — книги о родной своей Одессе, к которой относился с какой-то особой нежностью. В его библиотеке были и "Старая Одесса" Дерибаса, и "Рассказы об Одессе" Утесова. Иногда приехавших из другого города приводил на соседнюю Карантинную улицу, где сохранились такие своеобразные дворики прошлого века, о которых не подозревал никто.
Как-то у нас возник спор об истории — можно ли ее считать полноценной наукой? Я напомнила слова Покровского: "История -это политика, перевернутая в прошлое". Конечно, факты, установленные историками, могут быть вполне достоверными, но их истолкование всегда субъективно и может принять любую окраску.
"Нет, — решительно заявил Александр Владимирович. — История великая наука, но только найти в ней общие закономерности, найти связи между фактами несравненно труднее, чем в физике или химии. Но они есть и носят объективный характер. Со временем они будут открыты".
Я вспомнила эти слова несколько лет спустя, когда впервые прочла статьи замечательного историка Льва Гумилева о возникновении, развитии и упадке этносов. Это были те самые законы, которые предвидел Александр Владимирович. Он умел смотреть вглубь, только не знал, что откроет эти законы сын столь любимого им поэта.
Трудно сказать, когда Александр Владимирович начал собирать предметы искусства. Он не считал себя коллекционером.
"Коллекционер, — говорил он, — это человек, который ведет собирательство в определенном направлении. Например, собирает марки или фарфор. У меня нет какого-либо предпочтения, меня интересует все. Посмотрите, сколько красоты содержится в предметах прикладного искусства, какой-нибудь ложечке, веере, печатке".
Многое из того, что сегодня хранится в музее, он привозил из своих путешествий. Но еще больше находил в родном городе, на чердаках, в захламленных кладовых коммунальных квартир, в закоулках городских базаров. Наконец, многое дарили ему друзья. Художники приносили свои картины, другие дарили старинные вещи из сундуков своих прабабушек. Однажды он мне показал изумительной красоты розовую раковину — ее прислал бывший альпинист, ставший моряком, из Индийского океана. И не было у него большей радости, чем показать навестившему его другу какие-нибудь новые приобретения — то миниатюры Волошина, то книгу Рериха или курительную трубку. Сейчас трудно себе представить, что все выставленное в свободной экспозиции музея некогда хранилось всего в двух его комнатах.
Однажды Александр Владимирович встретил меня с тем радостным выражением лица, которое бывало у него после очередного пополнения своих коллекций. Но в этот раз причина была совершенно иная. Это было уже после организации музея, но для его расширения нужно было освободить еще одну коммунальную квартиру в том же доме, такое решение уже было принято. Внезапно умерла женщина, занимавшая в этой квартире одну из комнат. И тут выяснилось, что у нее есть два сына, которых она отдала в разные города. Ни один из братьев не знал о существовании другого. Свидание Этих мальчиков состоялось в комнате Александра Владимировича. Оба были счастливы. С безмерной радостью они обнимали друг Друга, смотрели в глаза, и тут же решили всегда жить вместе. Александр Владимирович сразу принялся хлопотать о том, чтобы горисполком выделил им двухкомнатную квартиру. Это нелегко было осуществить, но он добился своего.
Влияние личности Александра Владимировича чувствовали даже животные. У него жили две кошки и две собаки. Не породистые, обычные дворняжки. Он не искал их, они сами к нему пришли, и имена у них были самые простые — Рыжик, Серая. Все четверо спали в обнимку, ели из одной миски, уютно устраивались на тахте рядом с Александром Владимировичем. Он тяжело болел, но никакие уговоры врачей о необходимости удалить из своей квартиры животных (они вызывали приступы астмы) — на него не действовали. Ни за что не хотел Александр Владимирович расстаться со своими четвероногими друзьями.
У Александра Владимировича не было своей семьи. Он жил с матерью, Екатериной Мироновной Драбкиной, и старенькой няней своего детства Груней. Мать была обаятельной женщиной, во всем входившей в интересы своего сына. После войны Александр Владимирович руководил строительством уникальных научных объектов в Армении, затем ему предстояла такая же работа в Серпухове. Но в 1963 году ухудшилось состояние здоровья матери. Без колебаний Александр Владимирович отказался от лестного предложения и вернулся в Одессу.
После смерти матери Александр Владимирович жил один, но никогда не был одиноким. Его большой семьей были альпинисты и физики, художники и артисты, и когда наступало время ужина, за стол обычно садились 6-10, а то и более человек.
Шли годы. Все более стал Александр Владимирович задумываться — кому же передать собранные им в течение всей жизни бесценные богатства? Решение передать их в дар родной Одессе для создания музея личных коллекций было для Александра Владимировича совершенно естественным.
Очень непростой была борьба за открытие музея, но на этом пути у него оказались десятки помощников. Наступил счастливейший день его жизни — 28 января 1989 года, день открытия музея. Он гам был первым гидом, и эту экскурсию пришлось повторить несколько раз, так много людей пришло в этот день его поздравить. Конечно, он не мог сразу рассказать обо всем, но в каждой комнате останавливался перед несколькими особенно дорогими ему предметами искусства и рассказывал их историю. Эта было счастье.
Два года спустя Александра Владимировича не стало. У него было много замыслов — составить путеводитель, организовать при музее литературно-музыкальный салон, но времени на это уже не хватило.
Последние месяцы он тяжело болел, но ни на один час не оставляли его друзья. Основной уход за ним взяли на себя альпинистки Вера Петровна Митюхина и Наташа Товстуха, им помогали многие другие. И те, кто были верными друзьями при жизни, стали друзьями музея.
В памятные дни рождения и смерти Александра Владимировича, в день рождения музея приходят они сюда, в его мемориальную комнату, и снова, как при его жизни, звучит музыка Шопена и Листа в чудесном исполнении профессора Людмилы Гинзбург, артистка Елена Куклова читает стихи, а Валентина Ковач — рассказы Бабеля.
Но круги ширятся дальше. Почти каждый месяц в одной из комнат музея происходят выставки молодых художников. На эти выставки приходят люди, зачастую ничего не знавшие ни о самом Александре Владимировиче, ни о музее, носящем его имя, а теперь с изумлением глядящие на его портрет в окружении альпинистов и на все, что с такой любовью собирал он в течение всей жизни. И в комнате, где жил этот уникальный человек, снова звучат молодые голоса.
|