Валентин симоненко, бывший мэр Одессы, Председатель Счетной палаты Верховной Рады Украины, доктор экономических наук, профессор, академик

На второй этаж Дома ученых поднимался стройный мужчина. Чуть тронутая сединой голова. Зеленый зал переполнен. Впервые об Алек­сандре Владимировиче услышала еще летом 1952 года в долине Домбая у нарзанного источника, от Ореста Глембоцкого.

Вот и увидела человека-легенду: обаятельно открытого и таинствен­ного, доступного и сдержанного, завораживающе притягательного, строгого, насмешливого, внимательного и всепонимающего... Да, это он — Александр Владимирович Блещунов, Блещ и Босс был таким — одинаково сложным и простым.

"Спешите, пока жив", — сказал однажды... И к нему спешили. И он был щедр. Колю Кота А. В. нашел на остановке трамвая. Помогал, под­нимал, спасал, учил, увлекал в мир прекрасного — природы и рукотвор­ного... Слева от входной двери — тахта, там сидела завороженная всем происходящим в синей комнате часами... "Кто такие конквистадоры?" - мог спросить неожиданно. И было стыдно, если не мог ответить, а кон­квистадоры после этого становилось лучшими друзьями...

Вскоре А. В. покинет Одессу и переедет жить в Москву и Ереван. Это будет сложным периодом в его жизни: интерес к работе и забота о мате­ри Екатерине Мироновне Драбкиной станут мало совместимыми. Одна­ко Блещунов не сможет устоять перед соблазном работать бок о бок с со­временным физиком И.Е. Таммом — академиком, лауреатом Нобелев­ской премии, работы которого касались области квантовой механики и ее применения, главным образом, в теории ядерных сил — и А.И. Али-ханьяном, физиком, членом-корреспондентом АН СССР, работавшим тогда в области изучения космических лучей и ядерной физики.

А. В. на темы о своей работе разговоров не вел, но все-таки мне запом­нились упоминания о синхрофазотроне, о Серпухове, о Дубне, а томи­тельное пребывание в Армении было связано с установкой какого-то сверхчувствительного телескопа в какой-то особой пещере. Была еще одна тайна — поездка Александра Владимировича и Коли Дивари на Камчатку. Николай Дивари — доктор физико-математических наук, по­томок первожителей Одессы, колоритный и неповторимый, как и опи­санный у де Рибаса... По поводу этой поездки помню только то, что она была связана с наблюдениями за Луной...

А с "глыбой" получилось вот что. Горсовет продал альпинистам за 70 рублей основную часть (круглый постамент) памятника Екатерины Вто­рой работы скульптора Б.В. Эдуардса и архитектора Ю.М. Дмитренко. Постамент ("глыба") в то время лежал на улице Приморской под забо­ром одесского порта и склада стеклотары. Я сочинила примерно такую версию: что из Москвы едет комиссия, что есть уже распоряжение о рес­таврации памятника Екатерине, что комиссия уже знает, где лежит пье­дестал, что бюст Екатерины тоже сохраняется (а он действительно стоял тогда за каменным забором во дворе краеведческого музея, однако под открытым небом и какими-то тряпками), и все это надо тщательно охра­нять. Такой слух распространила среди работников горисполкома, музея и склада стеклотары... А глыбу для памятника Орлику заказала, если па­мять не изменяет, в карьере не то Кировоградском, не то Житомирском.

С 1965 года А. В. уже постоянно живет в Одессе, и почти безвыездно. Мы общаемся ежедневно. Дом его становится меккой, к которой тянут­ся — нисколько не преувеличивая — тысячи.

Ни одного праздника — без Буга, ни одной зимы — без Карпат. Горо­да Черновцы, Коломыя, ж/д станции Ворохта, Зимир, а в горах — ко-лыбы, вершины Говерла и Петрос, становятся родным домом. А в про­межутках — ни одной субботы и воскресенья без загородных поездок, но уже более узким кругом, с детьми и по-семейному, по одесским жемчужинам: Овидиополь, паромом до Белгород-Днестровского; кре­пость и раскопки Тиры; скифская могила, унесшая с собой тайну по­явления; старинная армянская церковь, почти ушедшая под землю; са­мый большой из когда-либо встречавшихся диаметр алтаря у право­славной церкви, что на берегу лимана; коса Шаболата с краснокниж­ным синеголовником, раковинами необычайной формы, казацкими обожженными мундштуками; дремучие заросли Турунчука, мутные воды паводка, плакучие ивы, комары и неожиданное знакомство с со­бакой по кличке Катька Фурцева... Лиманы Хаджибеевский, Куяльницкий, простор и сказка бескрайних полей, усеянных холмами курга­нов, овеянных веками ушедших эпох. Где, в какой стране и каком краю можно увидеть все это?!

Прожив на Кубе около года, исколесив верхом все окрестности горо­да Нуэвитаса, а на газике — всю страну, собрав коллекцию многих дико­вин (один из консулов признался, что многое увидел впервые и не все знал из увиденного о своей стране), в один прекрасный момент поняла, что стала очевидной, почти физически ощутимой пустота окружающего пространства... К земле, на которой был обнаружен всего один средневе­ковый замок, а в глубине не лежали античные черепки, утратила всякий интерес. Жить здесь стало тяжело, невыносимо тянуло домой, в глубь веков и страсть событий... А имя всем этим переживаниям и ощущени­ям — скажем канцелярским словом: вышеперечисленным — имя это­му — "Блещунов".

Александр Владимирович бывал разным: то наследство предложит (тогда еще Екатерина Мироновна была жива, и разговор начался со слов "если мама... если я..."), то от дома откажет. В конце 70-х в Одессу при­ехала на съемки графиня Мария Капнист. Отсидев в сталинской ссыл­ке более 10 лет (? — уточню), эта великолепная женщина продолжала жить настолько активно, что выдержать ее ежедневные приходы, по крайней мере, А. В., в какой-то момент не смог и... сорвался. Но по­страдала не графиня.

Она приходила после съемок каждый день. Играла тогда ведьму в ка­ком-то фильме. В один из таких вечеров пришла и я, не ведавшая, что чаша терпения А. В. уже наполнена до края. За столом было не очень много людей, среди которых запомнился только Петя Капличенко — ак­тер из Одесской филармонии. Я слушала и смотрела на Капнист заворо­женно, и когда та вдруг предложила пройтись к морю — а было уже 12 часов ночи! — конечно же, поддержала ее моментально. Уходя, оста­вила авоську с едой и портфель у Александра Владимировича. Более того, чуть опомнившись, предложила ему нас не ожидать, ложиться спать, а вещи оставить в кухне и с черного входа дверь не запирать. А. В. согла­сился. И ничего такого особенного в том, что мы ушли к морю, замече­но не было. С моей стороны, по крайней мере... Луна светила ярко. Бы­ло тепло. Капнист бежала быстрее всех, повисала на ветках софор япон­ских и вдобавок... кувыркалась... Мы хохотали и дурачились. Время прошло незаметно, и когда вернулись, часы показывали три часа ночи. Дверь почему-то была заперта. Александр Владимирович, оказывается, спать не ложился. Я вошла с черного входа в кухню за своей авоськой — а он ее уже держал в руках. Отдавая тихо, обращаясь ко мне, спокойно сказал: "Я думаю, что сегодня ты была последний раз в моем доме". Я была не первой, кому отказывал Блещунов, но, признаюсь, такого фина­ла наших отношений не ожидала... Однако осталась на высоте и так же вежливо ответила: "Хорошо, Александр Владимирович", — и, взяв авоську, тихо вышла в темную ночь.

Все годы после я не чувствовала себя виноватой, но и не звонила. Про­шло лет десять. За это время мы виделись с А. В. где-то в присутствен­ных местах, раза два или три. Он подходил ко мне, мы разговаривали, как ни в чем не бывало, но он при этом ни разу не сказал слова "заходи". И я не заходила. Решила так: пока не пригласит, не приду.

А. В. через какое-то время написал. Это было общее письмо-обра­щение к коллекционерам, в котором он предлагал пополнить коллек­цию музея. Я не откликнулась. Потом мне позвонила сотрудник музея Валентина. Я испугалась... Она успокоила меня и сказала, что на мое имя есть письмо от А. В., и они хотят его как-то мне передать. Тогда я сказала, что зайду в офис музея сама. И зашла. Письмо лежало на сто­ле без конверта. Содержание, конечно же, знали все. А я читала... Где-то в середине письма — мне больно читать дальше — буквально оста­новилось дыхание от несправедливости написанного... с усилием до­читала... В конце письма Блещунов сделал предложение, от которого второй раз закружилась голова... Блещунов рассчитал все точно... Ме­ня проводили к нему. И мы встретились, словно не было этих долгих лет... будто вчера расстались... и тут же приступили к обсуждению задуманного им. Предложение было красивым и, я бы так определила, перспективным. Речь шла о создании при музее трех мемориальных комнат, посвященных Хаммеру как выходцу из наших мест, барону Фальц-Фейну и мне.

Александр Владимирович спросил, согласна ли я с таким решением. Я согласилась. Он попросил написать заявление. Я написала под его диктовку. Стал рассказывать, какой он видит эту комнату. Объяснил, что она будет большой, центральной в той половине дома, которая че­рез подъезд. Эта комната должна быть гостиной. Обставить ее предла­галось на мое усмотрение. Комната должна была стать гостиной для ка­мерных выступлений. Пока А. В. говорил, я уже "расставляла" мебель и "развешивала" картины... Он тут же соглашался. Мы хорошо понима­ли друг друга.

Я и потом приходила в музей, мы обсуждали разные детали будущего домашнего салона.

В последний день его жизни я стояла под дверью палаты. Ему было трудно дышать, и поэтому он сидел. Александр Владимировича не ста­ло через два часа после моего ухода.

Годы появляются из неясного будущего и уходят в туманное прошлое. Так пусть же ярче будет настоящее!

A.В. Блещунов, без даты



ЖИЗНЬ ПРОДОЛЖАЕТСЯ