Ana səhifə

Галина Балабанова Осенние раздумья…


Yüklə 8.06 Mb.
səhifə4/6
tarix27.06.2016
ölçüsü8.06 Mb.
1   2   3   4   5   6
ом побережье не было ни кустика карликовых берёз, ни грибов, ни морошки, только песок и мох, а рядом – необозримая глыба Ледовитого океана. Лёд таял только возле берега на очень короткое время, и иногда катер, привозивший продукты, не успевал возвращаться, и команда оставалась на зиму в фактории, если её не забирал вертолёт.

В базовом посёлке я взяла под расписку пятьдесят книг, что-то вроде передвижной библиотеки. Кстати мою спутницу Майю назначили в так называемый Красный чум, и она ездила с библиотекарем в близлежащие стойбища с просветительской помощью, а вечером возвращалась в Гыду.

Страх перед «живностью» подвигнул меня на отпиливание косы с помощью тупых ножниц. Пришлось завивать волосы, используя вместо бигуди бинтики с бумажками, и кудрявая грива была просто огромной. По возвращении в Тюмень, я надела платок, чтобы не испугать маму новой причёской. Позднее мама сдала мою косу в театр и на вырученные деньги купила дрова на зиму и рассчиталась с долгами.

Местом моего назначения оказалась фактория в четыре дома для русского населения, большим продуктовым складом, в котором под потолком колыхалось белое море заготовленной пушнины. Также был склад для приёма и хранения рыбы. Жилища иногда до верха заносило снегом, и только в нашем доме был выход на крышу, через который ребята выбирались и разгребали подходы к остальным строениям.

Так называемым медпунктом оказалась комната в общем доме с единственным скальпелем, кровоостанавливающим зажимом и «рогулькой» для измерения таза у беременных женщин. В соседней комнате жила приёмщица рыбы с мужем, а третья комната была «общежитием», в глубине которого за занавесом жили старик со старушкой, а в передней части поселились приехавшие с нами рабочие. Я свою комнату по доброте душевной отдала молодому строителю с женой, а сама поселилась в «общежитии» за печкой, отгородившись шторкой.

Сухой закон иногда нарушался: рабочие тайком умудрялись делать брагу из нескольких банок китайских мандаринов в сиропе и сухих дрожжей. На ночь выпивали, а утром шли на работу. Но однажды один из рабочих перепил, ему стало плохо, он приполз ко мне и постучался (по печке). Я его осмотрела и дала две таблетки пургена (слабительного). Строитель позднее высказал мне с лёгкой обидой, что он думает про моё «лечение», но с тех пор я его пьяным не видела.

В любое время суток ко мне приезжали ненцы на оленях, а закон тундры таков: вставай, топи печь и угощай гостей. Для остальных жильцов это было большим неудобством, и Юрий сжалился надо мной: освободил от дров смежную с магазином комнату. Дрова он сложил в сени, а я перебралась в просторное жильё, в которой отгородила тюлевой занавеской что-то вроде приёмной для больных. Хлеб и другие продукты были очень дорогие, а моя зарплата - хотя и вдвое больше, чем в Тюмени, но всё же гораздо меньше, чем у остальных жителей фактории, поэтому я решила сама печь хлеб и рыбные пироги. Истоплю камин, угли отодвину и ставлю форму с хлебом.

В фактории жила пьющая пекариха, тоже сердечница. Приступы у неё были частые, но я поддерживала её то каплями, то инъекциями. Однажды в посёлок прилетел вертолёт, пекарь прибежала ко мне и потребовала направление в участковую больницу, но я ей категорически отказала, зная, что она не переживёт перелёт. Женщина выскочила от меня, размахивая чистым листом, как будто направлением, и влезла в вертолёт. Больше я её не видела. Потом мне рассказали, что она умирала в вертолёте очень тяжело, даже ногти пыталась вырвать зубами, пытаясь превозмочь боли в сердце.

Посёлок остался без пекаря. Ненцы, приезжая за продуктами, горевали, ведь детей в каждом чуме было по семь-десять, а на печках-буржуйках много хлеба не напечёшь. Пришлось нам с рыбоприёмщицей вставать к дежам (деревянным формам для замеса теста). В печь входило буханок по восемьдесят. Первый замес мы нечаянно пересолили, от этого получился большой припёк, и мы даже премию получили. Ненцы же, приплясывая от радости, раскупили всё моментально. Второй и третий замес прошёл прекрасно, и после того, как дело заладилось, в пекарне нас сменили старик со старушкой из общежития.

Коренное население было безобидным и добродушным, если относишься к ним уважительно. Выпьют, поссорятся, потаскают друг друга за воротник и тут же, успокоившись, помирятся.

Однажды при мне ненец покупал в магазине ящик масла, ящик сгущёнки, консервы, ткань, плиточный чай, хлеб и т.д. В конце попросил мешок табака, и ему не хватило трёх рублей. Он сразу разволновался, и с криком: «Забирай всё, только табак оставь!», - стал выкидывать обратно продукты. Продавец успокоил его, сложил всё обратно, кроме чего-то мелкого на три рубля.

У жителей севера дефицит йода, наверное, оттого, что одиннадцать месяцев в году приходилось пить воду из растопленного снега. Если сделать ненцу обычную йодную сетку, он будет долго радостно раскланиваться. Как-то ко мне на лечение ходил ненец-подросток. Из-под его брюк выглядывала полоска белоснежных кальсон. Я очень удивилась, так как в чуме среди оленьих шкур, собак и большой семьи, трудно сохранить такую чистоту. Вскоре продавец спросил, не ходит ли ко мне Ваня Яптунай. После моего кивка Юра сказал: «Он в тебя влюбился, так как каждый день покупает новые кальсоны!»


Лето на севере не более месяца, да и летом это трудно назвать, потому что в платье я ходила только один день, а в остальное время в тёплых спортивных костюмах или стёганых фуфайках. Ненцы на лето переезжали на оленях к фактории (это кочевье называется каслание), устраивая свои чумы минутах в десяти от магазина и рыбоприёмного пункта, и формировали рыболовецкие бригады. Они считали, что от полчищ комаров накомарники не спасают, поэтому покупали женские панталоны до колен, засовывали голову в одну штанину, оставляя только глаза, а вторая – лежала на плече. Бригада в пять человек сидела в лодке с голубыми панталонами на головах – это зрелище незабываемое.

В это время сон рыбоприёмщицы и медика уменьшался почти до нуля и далеко не по причине долгого полярного дня, когда солнце наполовину заходит за горизонт и поднимается снова, а потому, что ненцы рыбачили по очереди и круглые сутки шли в приёмный пункт и ко мне - обрабатывать раны и ссадины. Каждый из пяти членов бригады просовывал палец в глазницу омуля и таким образом надевал на все пять пальцев правой руки по рыбине, затем нёс ко мне со словами: «У лекаря мужа нет, лекарю надо рыбы». Я ела её отварную, пекла пироги, отдавала в пекарню, а, когда ребята соорудили в центе фактории коптильню, несла коптить, но рыба горячего копчения хранилась недолго. Вечномерзлотник не достроили, потому что от недостатка кислорода рабочим было нечем дышать и гасли керосиновые лампы. Мне пришлось составить акт и запретить работы. Строители уехали, из их группы остались только молодожёны. Сухой закон был отменён. В рыбоприёмном пункте были натянуты огромные куски брезента в форме чанов, в каждый входило, если не ошибаюсь по тонне рыбы. В авральные дни на рыбообработку созывалось всё русскоязычное население и даже ненки, которые очень живописно работали: разрезали свежую рыбину и с хлюпаньем втягивали печень в рот. Когда с огромным количеством рыбы справиться было невозможно, её солили так называемой колодкой, то есть нераспоротой. Омуль отправляли, кажется, бочками, а, если за сезон попадало несколько нельм, то приёмщица отчитывалась за них поштучно.

Ненки рожали сами, за помощью не обращались. Бывает, осматриваешь женщину в чуме и думаешь: «Завтра родит», - а часов в пять утра бежит её муж и просит справку о рождении. Говорят, что предыдущего фельдшера звали Юра, так же, как и продавца, с которым мы приехали, поэтому всех мальчиков называли Юрами, а все новорождённые девочки после моего приезда стали Галями. Вместо «памперсов» использовали сухой мох, и проблем с опрелостями не было.

А как пело местное население! Едешь с ними на оленях, бывало, остановятся, выроют ямку в снегу, подожгут мох и щепку, вскипятят в банке из-под сгущёнки снежную воду, заварят почти чифирь, выпьют, садятся в нарты и радостно поют:


Тундра мой,

Олень мой,

Нарта мой!
«О чём ты поёшь?» - спрашиваю я и слышу в ответ: «О любви пою!»
С коренным населением у меня, как у медика, проблем не было. За лечением обращались они редко, а в очень серьёзных случаях ездили в Гыду. А вот с двадцатью русскими в фактории было очень трудно. Я была для них и медиком, и советской властью. Мне до сих пор кажется, что в мои двадцать лет там была не я, а кто-то другой.

В смежной комнате с пекарней жила семья с тремя детьми. Он был охотником, и пойманного песца хватило бы на скромное житьё без пьянки кому угодно, только не им. Жена не готовила, а просто ежедневно открывала банки тушёнки и сгущёнки. Продукты брали в долг, под чёрный список. Так делали не только они, потому что зарплату нам привозили раз в полгода. Мы старались растянуть деньги на несколько месяцев, чтобы сильно не задолжать магазину. Но та семья деньги получала сразу от заготовителя пушнины и начинала кутить.

Годом или двумя раньше моего приезда ожидался хороший песцовый сезон. Эта семья уехала на собаках на какой-то остров и одиноко жила в охотничьем домике. Прогнозы на песца не сбылись, продукты почти закончились, но взрослые не торопились уезжать, так ещё был спирт, который скрашивал их незавидное существование. Когда были съедены почти все собаки, семья полуживая (в упряжках ехали только дети, а взрослые шли пешком) добралась до фактории и рухнула на пороге у медика. Их выходили, завели в магазине список на выдачу продуктов, но случившееся их ничему не научило.

Однажды перед майскими праздниками ко мне прибежала жена охотника за рецептом на спирт: у мужа, якобы, радикулит. Придя к ним, я осмотрела его: ноги он разгибал и сгибал, не поморщившись, и я отказала в рецепте. Мужчина вскочил, как молодой козлик и заорал, что он на войне врага через колено ломал, и пригрозил убить меня и продавца, который не отпускал ему спирт без рецепта: «Убью, утащу во льды, а когда лёд растает, ни одна собака вас не найдёт!» Я уходила от них явно под дулом карабина, но не позволила себе обернуться. Кстати, на севере я тоже научилась стрелять куропаток влёт, правда, не всегда с успехом, потому что зрение было слабое с детства.

Сезон охоты закончился, и заготовитель пушнины с караваном нарт уехал сдавать мех в базовый посёлок. На следующий день ко мне прибегает жена охотника и с писклявым плачем заявляет, что её мужа застрелили. Она играла в карты в общежитии, а, когда пришла домой, нашла мужа мёртвым, а рядом с ним – мелкокалиберная винтовка. За печкой у погибшего был карабин и несколько двустволок. При осмотре я была уверена, что мужчина застрелился сам, но не могла дать разрешение на похороны, так как в фактории жили три человека с судимостью, в том числе - за убийство. Пришлось просить ненцев поехать в базовый посёлок за следователем и экспертом. Ненцы замахали руками (они очень не любили и боялись покойного), но я пригрозила «Мурашкиным» чумом, то есть тюрьмой, и отправила их с письмом в посёлок. Труп мы убрали в баню и он замёрз «в кость». Специалисты прилетели скоро, следователь допрашивал всех по очереди, а мы с врачом-экспертом размораживали труп у печки, но, пока оттаивал один бок, другой замерзал. Когда мы с ней уже валились с ног от усталости, на помощь нам пришёл муж рыбоприёмщицы за стакан спирта, благо сухой закон отменили. Вскоре мы занялись вскрытием, главное было - не повредить раневой канал. Череп был такой толщины, что пришлось пилить по очереди, сил не хватало, но всё получилось. Пуля застряла в противоположном виске, и мы её достали. Эксперт вынесла вердикт, что это всё-таки самоубийство, и мы облегчённо вздохнули. Детей у вдовы врач забрала и повезла в интернат, взяв у нас большое сопроводительное письмо. Следователю пришлось остаться, так как он не вошёл в вертолёт.

Так как на улице был жуткий мороз, гроб в форме обычного ящика сколотили прямо в медпункте и оставили до утра. Вскрытый и зашитый труп лежал в бане, но я в ту ночь не могла заснуть: только закрою глаза, кажется, что охотник садится в ящике и смотрит на меня. Так промучившись до трёх ночи, я встала, положила свою постель в гроб, легла сама и проспала мёртвым сном до самого утра.

Утром охотника похоронили и все, кроме меня, решили расслабиться. Продавец ещё не вернулся, но оставил ключ от магазина соседу-художнику, который будучи непьющим, тоже выпил. Что случилось потом, я расскажу в главе «О телепатии…»

Однажды мне пожаловалась жена рабочего, что муж стал домогаться её сразу после родов. Спать отдельно она не могла: не было лишней постели, а пол – абсолютно ледяной. Пришлось побеседовать с молодым папашей: я предложила ему разделить кровать вдоль доской, если нет никакого терпения. Больше жалоб не было.

А роды у женщины были очень тяжёлые из-за узкого таза. Пришлось самой изобретать тактику родовспоможения, поскольку в учебниках ничего полезного не нашла, да и акушерство мы проходили почти без практики. Когда мальчик появился на свет, мы с роженицей были без сил, я за всё время не сомкнула глаз и поддерживала себя валерьянкой. Мамочка сразу уснула, а я обиходила ребёнка, передала его рыбоприёмщице, и только тогда рухнула в постель.

Однажды на складе закончился провиант, и мы с ненцами отправили заявку на продукты. Кстати, пока идёт песец, коренных жителей ни за какие деньги невозможно было отправить в базовый посёлок, но, как только сезон охоты заканчивался, ненцы сами предлагали услуги извозчиков на оленях. Случилось так, что в самый разгар заготовки песца у рыбоприёмщицы случился приступ аппендицита с сильными болями и высокой температурой. Везти её в Гыду было не на чем, и я трое суток боролась за неё: инъекции антибиотиков, пузырь со льдом на больное место, а её мужа предупредила, что, если аппендикс прорвётся, я буду резать, а он будет мне помогать. До сих пор мурашки по коже: что бы я делала с одним кровоостанавливающим зажимом, когда их нужны десятки. Но боль и температура отступили, и мы дождались, когда ненцы согласились ехать в базовый посёлок. С первыми же нартами я отправила рыбоприёмщицу в участковую больницу на операцию. Той же зимой приступ аппендицита случился и у меня. Я спасала себя по той же схеме, а потом в больнице сказали, что воспаление было таким сильным, что всё проросло спайками, но операцию делать уже не стали.

По заявке на продукты первым же вертолётом нам привезли много ящиков спирта, так как без него нельзя выполнить план по пушнине: если не будет алкоголя, то ненцы увезут песцов в Норильск, в другой регион. Следующий рейс прибыл с обилием продуктов, нашей зарплатой и почтой.

Из тканей в магазине был только натуральный розовый шёлк в бледно-розовый цветочек. У всех жителей фактории были розовые трусы, а у каждой женщины - ещё и по платью. Однорукий художник сам сшил себе из такой же ткани наволочки на подушку и перину, придерживая изделие культей.

Зимой на небе появлялись переливы тончайшей бахромы розовато-голубовато-серебристых полос. Северное сияние завораживало. Светлынь такая, что можно было рассмотреть рисунок на носовом платке.

Наконец, длинная трудная зима закончилась и однажды, гуляя по песку морского берега, заметила в сторонке, ближе ко мху чудо: на тонкой былиночке без листьев покачивался нежнейший цветочек лимонно-жёлтого цвета с четырьмя или пятью лепестками, я бессильно опустилась перед ним на колени и разревелась. Весь мой стоицизм, все печали свалились с плеч и ушли в песок. Я превратилась перед этим чудом природы в маленькую беспомощную девочку, не способную воспеть это чудо.


Который час созерцаю

Несуетную жизнь цветов.

По лицу бегут и бегут

Слёзы очищения.


Однажды летом мы топили баню, и я пошла набрать воду из единственного пресного озерца (зимой оно промерзало до дна), покрытого слоем льда. Шла по льду и время от времени стучала ведром, чтобы найти место, где можно набрать воды. Дошла до середины, стукнула ведром и… ушла вместе с ним под лёд. Было неглубоко (голова не намокла), но ноги стало засасывать в ил. Я пыталась забираться на лёд, но он ломался. В это время пришёл катер с баржей, и женщина, с которой мы топили баню, хотела бежать к катеру, но ноги сами повернули её к озерцу. Увидев моё бедственное положение, она сбегала за верёвкой и вытянула меня по льду. Кто-то из команды катера силой влил в меня глоток неразведённого спирта и всё обошлось даже без воспаления лёгких, но тело моё было до ушей в синяках от льда.

Экипаж катера привёз мне известие о маминой травме, вместе с её медицинской справкой и заявлением, где она просила освободить меня от дальнейшей отработки. Я стала собираться домой. Юра уговаривал меня остаться, предложил выслать в Тюмень нашу общую зарплату за полгода, чтобы мама могла нанять помощницу по хозяйству, но я, как представила мамину незаживающую руку и моих братишек, уже не могла не ехать. Я погрузила вещи на баржу и устроилась сама.

Когда мы отплыли, внезапно среди полярного дня опустилась мгла, небо почернело, начался шторм, баржу выбросило на мель, а катер смог причалить к берегу. Юрий, узнав об этом, испугался, что ненцы, оставшиеся на барже, могут меня обидеть. Он, несмотря на шторм, в кромешной тьме в лодке-одноместке добрался до баржи. Видя, как он рисковал из-за меня, я мгновенно согласилась вернуться на берег. Мы промокли до нитки, переоделись в его вещи, а утром он проводил меня на катер.

С местными жителями я попрощалась ещё накануне, они подарили мне кисы (вторые - я у них купила), а подросток Ваня Яптунай вручил мне нож с ручкой и ножнами из мамонтовой кости. Говорят, что с севера многие возвращались в мехах, а у меня только опушка у кисов была из нестандартного песца. Юра, как и я, был очень честным и всё, что положено, сдавал государству. Наверное, если бы не мой вынужденный отъезд, то носила бы я сейчас великую русскую фамилию, и жизнь моя сложилась бы совсем по-другому. Но прокатиться на нартах до Диксона, как обещал Юрин начальник, нам было не суждено.

Когда катер отчаливал от берега, казалось, что шторм несколько стих, но, как только вышли из бухты в открытое море, нас выбросило на мель к острову Шокальского. Катер трещал по швам, только через сутки мы с трудом снялись с мели, а, когда прибыли в Гыду, меня полуживую двое ребят из команды вынесли на руках в больницу. Вскоре, дней за двадцать, с теми же пересадками, что год назад, я добралась домой.
* * *

Природа не знает

И не горюет по этому поводу,

Что весна зовется весною,

А осень - осенью. Природа меняет

Бесконечные свет и тьму,

Не ведая наших календарей.

Поэтому я не верю

В якобы увеличение бед

В так называемом високосном году.



О Ленинграде – Санкт-Петербурге
Есть такой город на земле, который является для меня Венецией и Иерусалимом, Парижем, Тюменью и Вяткой вместе взятыми. Когда я была маленькая, бабушка и дедушка, видимо, не боялись при мне вспоминать дореволюционное своё житьё в Петербурге, и это слово уже тогда стало для меня священным.

Когда спустя много лет после нескольких переездов я выменяла комнату на 9-й линии Васильевского острова, моя тётя Надя, родившаяся в Харбине, узнала об этом из моего письма, и ей стало плохо. Она помнила по рассказам родителей, что семья занимала второй этаж в угловом доме на 9-й линии. Наша трёхкомнатная коммуналка в доме дореволюционной постройки (с огромной ванной комнатой) была единственной на втором этаже. Правда, от нашего здания до перекрёстка был ещё небольшой скверик, поэтому дом только с натяжкой можно было назвать угловым. Но, может быть, здесь, или в каком-то похожем доме жили когда-то мои предки.

До переезда в Петербург я была там несколько раз, причём первый раз - по ошибке. В 1963 году нашу команду вызвали на соревнования, мы приехали в Ленинград, но оказалось, что чемпионат по какой-то причине перенесли в Нижний Тагил, но в Тюмень не сообщили. Пришлось срочно возвращаться на восток, но первые впечатления о городе уже сложились. Когда мы спросили какого-то старичка показать нам дорогу, то он проводил нас до самого спорткомитета. Когда уже сама жила в Питере, но город знала ещё плохо, меня почему-то часто спрашивали дорогу приезжие, особенно иностранцы. В таких ситуациях, я ловила старожила и не отпускала, пока гостю толково не объясняли дорогу.

Во второй раз мы приехали в Ленинград, когда моя дочь училась в восьмом классе. Ира с первого взгляда влюбилась в этот город и сказала, что учиться после школы будет только здесь. Так и случилось. Она поступила в институт, вышла замуж, появились дети. Молодой семье нужна была помощь, и я решила переехать к ним поближе. Мне пришлось продать часть книг – двести томов Библиотеки всемирной литературы (до сих пор вспоминаю об этом с болью), часть мебели и посуды. На отдельную двухкомнатную квартиру с изолированными комнатами в Тюмени, где мы жили тогда с моей мамой, мне удалось выменять только комнату 25,5 квадратных метров в трёхкомнатной коммуналке рядом с метро «Балтийская» на улице Шкапина. Многие из знакомых мне сочувствовали, так как не представляли жизни в общей квартире, а я спокойно перешагнула через полстраны и оказалась рядом с дочерью.

До нашего приезда жизнь в коммуналке была далеко не мирная, но с нами соседи поняли, что жить дружно – выгоднее. Детей в квартире было много, мы договорились, чтобы после девяти вечера нам не звонили, укладывали детей и, собравшись на большой кухне, угощали друг друга стряпнёй, вязали, общались, смеялись.
Живя в Ленинграде, я своих гостей водила в музеи поэтов. В квартире Блока я была три раза, и все три раза начинала падать в обморок, меня подхватывали и выводили на улицу. Как я позднее узнала, это называется синдромом Стендаля. Впервые со мной это случилось в Эрмитаже. Но этот синдром у меня проявляется в основном в поэтических музеях. В селе Константиново у Есенина я рыдала над Окой, но в музее Достоевского и в Ясной Поляне ходила довольно спокойно. А музеи поэтов и их могилы я больше не посещаю.

Приятно было наблюдать за питерскими старушками, которые каждый год в день рождения Пушкина назначают свидания у его последней квартиры. Так случилось, что мои близкие похоронены в Сибири или на Урале, и, когда душа просила их помянуть, я шла не в церковь, а к памятнику поэта на площадь Искусств, оставляла цветы у пьедестала, садилась на скамейку и вспоминала, вспоминала…

Когда во время перестройки цены начали расти с неимоверной быстротой, обгоняя наши зарплаты, я однажды подошла к цветочным рядам у станции метро «Василеостровская» и неприятно удивилась подскочившим за несколько недель ценам и неожиданно для самой себя воскликнула: «Да! Цветы Пушкину уже не купить!». Что тут началось за прилавками! Темпераментные южные мужчины стали хлопать друг друга по плечу и кричать: «Какой Пушкин? Перестройка! Себя надо спасать!» Я пересекла тротуар и стала подниматься по ступенькам к станции метро. Вдруг кто-то сзади положил мне руку на плечо, я обернулась и ахнула: один из кавказцев с широченной улыбкой подаёт мне шикарную гвоздику и, шутливо грозя пальцем, говорит: «Скажи Пушкину, что и от меня тоже!» Я так и сделала.

В Петербурге 10 февраля некоторые люди днём отпрашиваются с работы, чтобы в 14-45 (в минуты смерти поэта) приехать на набережную Мойки, и, если уж не попасть во двор, где горят свечи и большие поэты читают стихи, то хотя бы «повиснуть» на мостике через речку и поразмыслить о бренности жизни. Когда мне не удавалось днём съездить на Мойку, я вечером приходила на площадь Искусств. Однажды у меня родились стихи, почти экспромтом. Я понимаю, что они далеко не совершенны, но не хочется их причёсывать, так как настроение в них я выразила полностью.




Я, может быть, с работы отпрошусь,

От дел житейских отрешусь,

Заранее куплю цветы,

Без сутолоки-суеты

Приду на Мойку. Там поэты

Читают Пушкину стихи.

Прочту и я иль помолчу

И вдохновенье получу.
* * *
С работы отпроситься не сумела,

Не обошлась без суеты:

Сдала молочные бутылки,

Купила Пушкину цветы

И по сплошному гололёду,

Ругая дворников, погоду,

Тащилась к площади Искусств,

Чтоб вспомнить всех лежащих близких

В моей земле, чьё имя - Русь.
* * *
Не важно в храм ли мы идём,

Кладём цветы на пьедестал,

Печём блины для поминанья.

Наш праздник должен быть в душе.

Он с нами, а не напоказ…

Но всё равно, простите, Пушкин,

За суетливость бытия.
В 1995 году, выйдя на пенсию, я поменяла свою комнату на отдельную квартиру в Кронштадте, но старалась всё равно приезжать в мои любимые Пушкинские места в центре Петербурга.
1999 год
Юбилей. Пушкина. Аллеи Петербурга

Напоены музыкой и стихами.

Вот где высшая благодать.
К этому времени остатки нашей семейной библиотеки уехали вместе с дочкой из Петербурга, потому что зятя распределили после окончания военной академии в Подмосковье. Я вдруг обнаружила, что у меня совсем не осталось стихов Пушкина. Ноги сами повели меня почему-то не в библиотеку, а на кронштадтский рынок, где в тот момент было не более трёх продавцов и - ни одного покупателя. Бывшая интеллигентная женщина продавала всего одну вещь – томик стихов Пушкина, 1936-го года издания, за четыре рубля. У меня было только три рубля до пенсии, их я и предложила за книжку. Мне с большой радостью вручили стихи, а моему счастью и вовсе не было предела. Томик сам по себе открылся на стихотворении «Цветок», потому что именно там был кем-то вложен засохший цветочек хризантемы. Я шла по бывшей Большой Екатерининской мимо цветущих каштанов, памятников Беллинсгаузену и Капице и пела «Цветок» на свой собственный мотив. Я знаю, что песни и романсы на эти стихи сочиняли многие, но мне дорога моя мелодия, идущая из самой глубины души.

Как я писала, музыке в детстве я не училась. Первую свою песню я придумала в 1970 году, и с тех пор их у меня больше ста. В 1999 году я в первый и последний раз приняла участие в фестивале авторской песни «Струны фортов» на кронштадтском форте «Константин». На отборочном туре спела перед жюри без аккомпанемента все положенные три песни, и песня «Офицерский бал» единогласно вышла в финал. Лауреатом я не стала, но песню заметили, и одна из местных певиц попросила «Офицерский бал» для исполнения. Она изменила мелодию, сделала аранжировку, и сейчас эта песня иногда звучит в Петербурге на различных мероприятиях, а также - вошла в юбилейный диск, посвященный 300-летию Кронштадта. Вскоре я подарила Людмиле ещё одну свою песню о Кронштадте – «Танго». А к 300-летию российского флота я сочинила мелодию на стихи дочери Ирины, которая приехав ко мне в гости тоже окунулась в волшебную атмосферу этого маленького, но великого города.


Есть в России немало для славы –

Всё, что мы вспоминаем с добром…

Но особенно свят для державы

Русский флот, сотворённый Петром.


Ничего нет на свете крас
1   2   3   4   5   6


Verilənlər bazası müəlliflik hüququ ilə müdafiə olunur ©atelim.com 2016
rəhbərliyinə müraciət