Галина Балабанова Осенние раздумья…

Свадьба была очень скромной, пришли два лучших друга из команды и подруга. Я приготовила полведра окрошки, пожарила бифштексы и картошку. Танцевали мы во дворе частного дома, где сняли комнатку. Мама заехала на минутку в инкассаторской машине, с пистолетом в кобуре, и подарила нам старинную чугунную сковородку и ночную вазу.

Жили мы очень дружно, правда, начинала я нелегко, потому что болезненно вольнолюбива. Работала на заводском здравпункте на полторы ставки: обычный приём пациентов плюс надо было следить за подготовкой подростков к службе в армии. Их было на заводе двести, я ходила по цехам и проверяла условия их работы, своевременно направляла в поликлинику на профосмотры. Уставала несказанно. Раза два после работы поворчала на мужа, а потом сказала себе «стоп» и всю накопившуюся усталость оставляла за порогом дома. Муж на работе говорил, что его жена лучше всех, и всем холостякам советовал жениться, потому что, если нет денег, жена всё равно приготовит обед. Даже в работе я ему несколько раз помогала.

Толя со своими коллегами искал месторождения воды для нужд отдалённых посёлков и на случай каких-то ЧП. Однажды такое чрезвычайное происшествие случилось в Тюмени, и нам по графику подавали в квартиры голубовато-хрустальную артезианскую воду. Иногда муж приходил с работы с загадочным видом и говорил: «Галчонок! Ты у меня умная женщина!» Это означало, что будет какая-то просьба. Одна из просьб заключалась в следующем: нужно была придумать способ консервации скважин, которые бурили для использования в чрезвычайных ситуациях. Проезжающие водители сбивали задвижки, бросали в трубу камушки, чтобы вода поднималась и можно было её набрать, а скважина после этого выходила из строя. К утру моё рацпредложение было готово. Я уже работала в геологической лаборатории, и сотрудницы через своих мужей узнали о моём «изобретении» и допытывались, правда ли это.

Дочку муж заметил только в первом классе, когда шутки ради научил её пользоваться круглой логарифмической линейкой и удивился, что Ира всё быстро схватила и по его заданиям считала логарифмы (ещё не понимая, что это такое). Ни до, ни после я таких линеек не видела.

Анатолия на работе очень ценили, он один из первых получил орден: его методом подсчёта запасов воды ещё долго пользовались в Тюмени. Он раньше меня выполнил норму кандидата в мастера спорта по шашкам, а из недавно присланной мне книги Александра Саранчина «История шашек Тюмени» я узнала, что Толя быстрее других набрал первый мастерский балл (но звание мастера получить не успел).

Анатолий был весёлым и добрым человеком, компанейским и… совершенно непрактичным. К вещам он относился совершенно анекдотично, если бы это не было в те нелёгкие времена так грустно. Однажды мы купили ему первые в жизни дорогие импортные туфли, он ушёл в них на работу, вернулся часов в девять вечера, а на ногах - белые опорки, хотя первоначальный цвет туфель был тёмно-коричневым. На мой вопросительный взгляд муж ответил: «Ой, Галчонок, я совсем забыл, что в новой обуви!» Оказалось, что, возвращаясь домой, он увидел, что в нашем дворе мужчины играют в футбол, и не смог пройти мимо… В другой раз в подобной ситуации повесил на сучок новый пиджак с зарплатой и документами… А потом еще на спор прыгал через изгородь и вдребезги разбил часы… Перед поездкой в декретный отпуск (я решила рожать в Краснодарском крае у свекрови) привела в порядок его пальто, не новое, но из добротного бобрика. Когда Толя приехал за мной и дочкой в каком-то чужом обдергае, я очень удивилась. Оказалось, что бобриковое пальто каким-то образом зацементировалось на буровой. И так до бесконечности.

Многие его анекдотические случаи были связаны с рюмкой. Ещё до свадьбы он однажды пришёл на соревнования, которые я судила, выпивши. Я не допустила его до игры, предупредив, что сниму с чемпионата, если это повторится. Больше он дисциплину не нарушал. Перед женитьбой он напомнил мне о том случае, когда пришёл выпивши на игру, заверив, что это случайность. Некоторое время, действительно, всё было нормально, но мягкий характер, постоянные весёлые компании в поле (так называли геологоразведочные экспедиции) привели к тому, что он всё чаще стал возвращаться с работы без зарплаты, но с ветками сирени (пил с друзьями на кладбище в центре города). В дверь сначала просовывалась рука с букетом, а потом вваливался и падал без чувств он сам. А выпивка часто приводит и к другим последствиям, которые не каждая женщина может простить. Когда я после его очередного пьяного загула вновь попала в реанимацию с обострением своих болезней, и врачи только разводили руками, не зная, как вытаскивать меня с того света, то пообещала себе, что разведусь, если выживу в этот раз. Выжила ради дочери и подала на развод.

Мы прожили с мужем одиннадцать с половиной лет, как и моя мама. Толя через год женился и уехал из Тюмени. У них родились сын и дочка. Когда сын уже заканчивал школу, Анатолий умер, пролежав несколько лет парализованным, от рассеянного склероза (это страшная болезнь, хотя её название звучит как-то легкомысленно), а через год от рака скончалась и его жена. Сын поступил в институт, а дочку забрала к себе её тётя.
Я после развода замуж второй раз не вышла, растила дочку одна. Иришку я никогда специально не воспитывала, только своим примером. Когда она была совсем маленькой, то очень жалела рано будить, чтобы отводить в садик. Поднимала в последний момент, одевала, умывала, давала стакан сока и несла в садик на руках, чтобы не заставлять ребёнка бежать рысью за мамой. К счастью, ясли были во дворе. Дочка мечтательно смотрела на снежинки и говорила: «Зимок летит». Потом я бежала на работу и влетала ровно в восемь, с посиневшими губами. На проходной был контроль, и мне самой на себя пришлось бы рисовать карикатуру в стенгазету. Назавтра всё повторялось, хотя я давала себе слово будить дочь пораньше. Помню, как одна моя знакомая, утром минут по сорок красилась у зеркала, а потом всегда модную и не по погоде одетую дочь тащила за руку и орала, что та не успевает за матерью.

Многие бабушки говорят, что любят внуков больше, чем детей. А я не могу представить, что в моей душе может быть более сильное чувство, чем любовь к дочери. Когда у меня появились две внучки, я стала считать, что у меня просто три дочери и главная среди них – Ирина.

Я очень тяжело рожала, да и рожать-то мне категорически запрещали врачи, поэтому я не могла надышаться на свою донечку. В Тюмени в тот момент, когда подходил мой срок рожать, я узнала о нескольких случаях смерти сердечниц во время родов и запаниковала. Что-то мне подсказало, что надо уезжать. Смешно, конечно, что из областного города я поехала в райцентр Краснодарского края к свекрови, но это меня, видимо, и спасло. Надо сказать, что в крае живёт удивительная смесь кубанских и донских казаков, украинцев и выходцев с Кавказа.

Родила я в воскресенье, и только по этим дням роды принимала районная акушерка Лидия Михайловна, которая любого врача заткнёт за пояс. Я теряла сознание и только иногда слышала её голос: «Сволочи, вы что - не ели сегодня? Дайте женщине родить!» Были подняты все врачи, инъекции делали в руки, ноги, живот. Очнулась я с кислородной подушкой. В следующее воскресенье эта же акушерка посмотрела на мою посиневшую грудь и спросила: «Давишь?». Я ответила, что давлю, так как все говорят, что надо давить. Лидия Михайловна вколола в грудь по огромному шприцу антибиотиков и приказала пить не больше полстакана жидкости в сутки. На утро синева прошла, и молоко потекло без всяких усилий. Тогда мне разрешили стакан жидкости в день.

Помогать дочке в учёбе нужды не было, она прекрасно справлялась сама. Во-первых, сказались гены отца-математика. Да и я тоже, надеюсь, внесла свою лепту. Когда Ире было года два, я, накрывая на стол, ненавязчиво говорила: «Папина вилка и твоя вилка – будет две, папину вилочку убрать, останется одна, а твою вилку убрать - будет ноль. Ира не сразу запомнила слово «ноль» и говорила: «Мою вилку убрать – будет пудель». Когда в доме оставалось последнее яблоко, я всегда резала на три доли, образно рассказывая о целом числе и его частях. Я рано начала водить дочку в театры и на выставки. Ездили мы и в музей декабристов в город Ялуторовск, недалеко от Тюмени.

Хочется обратиться к семьям, которые ждут ребёнка. Дело не в престижной коляске и дорогой одежде. Во все времена родственники и знакомые передавали друг другу детские вещи, так как малыши не успевали их износить. В этом нет ничего постыдного, если вещи чистые и опрятные. А вот пользоваться старой разнобойной посудой не надо. Ребёнок должен расти в красоте. А ещё не надо вымещать на ребенке своё раздражение, свою усталость. Отдавайте ему всё тепло, не сердитесь на него, даже, если он совершил что-то, на ваш взгляд, ужасное. Если ребёнка в детстве дважды предали, можно ли рассчитывать, что он вырастет хорошим человеком. Бывают, конечно, исключения…

Однажды, когда дочери было около трёх лет, я к какому-то празднику всю ночь оформляла стенгазету на двух листах ватмана. Утром я подняла дочь и мужа к завтраку. Муж умывался, а я была на кухне. Вдруг меня что-то насторожило, и я вернулась в комнату. Ириша стояла на стуле и разливала по газете тушь. У меня внутри всё оборвалось, я механически сняла дочь со стула, закрыла тушь и, схватив пальто, полураздетая выскочила на мороз. Минут через десять вернулась, собрала дочку, взяла газету, занесла Иру в садик. На работе всё рассказала и развернула ватман. Все остолбенели, но, оказывается, не оттого, что газета испорчена, а оттого, что я не наказала дочь. Вдруг кто-то тихо сказал: «А ведь я убила бы!» И все закивали. Конечно, слово «убила» было преувеличением, но уж побили бы ребёнка в такой ситуации многие. Позднее, когда меня попросили рассказать на родительском собрании в десятом классе о воспитании, и я вспомнила этот случай, у некоторых родителей тоже был шок. А газету мы в тот день с коллегами дружно исправили: писали, клеили, и где-то через час она заняла своё место.

Шашечный столик у нас в доме не пустовал: то мы с мужем разбирали партии, то кто-то из команды приходил посоветоваться. Друзья-шашисты были все людьми интересными и начитанными, с ними было интересно и нам, и дочери. Брала я постоянно Иру в шахматный клуб и в парк, когда играла или судила соревнования. Когда она подросла, возила с собой на чемпионаты в Ишим, Омск, Пятигорск, Ригу… Но, видимо, перекормили мы дочь шашками, так как она категорически отказалась заниматься ими всерьёз. Правда, сейчас об этом немного жалеет. А ещё жалеет о брошенной на втором году обучения музыкальной школе. А я не могла силой заставить её заниматься тем, что было ей в тягость, и я не считаю, что была неправа, когда предоставляла дочери право выбора…

Иногда включаю умные передачи о воспитании и понимаю, что их смотрит кучка не менее умных людей, которые и так всё знают. А как достучаться до тех, кому это нужно слушать?! Раньше у нас не было большого выбора, что именно смотреть по телевизору и слушать по радио. И мы смотрели хорошие советские фильмы, слушали концерты классической музыки и добротную эстраду. Сейчас больно видеть, когда пропагандируется минутная слава с сомнительными плясками и кувырканиями, а познавательные программы смотрят далеко не все. А в журналах демонстрируют особняки так называемых «звёзд», а не внутреннюю работу умных и образованных людей в поисках себя и воспитания духовной самодостаточности.
Добро и зло в природе рядом ходят,

Им друг без друга не существовать.

Христос рукою дьявола выводит

Возмездие кому-нибудь опять.

Аскезой, выучкой, стремлением души,

Святую тишину считающий блаженством,

Столкнувшись с суетой, невольно согрешит.

Тридцать две сестрицы стояли на пороге,

Тридцать две ступеньки на второй этаж,

Тридцать две машины ехали в гараж,

Размотала кошка тридцать два клубка,

А тебе сегодня тридцать два годка.

Пела я песни и внучкам. Старшая Женя перед сном, стоя в кроватке, долго жестикулировала и что-то неразборчиво рассказывала с таким выражением, как будто читает «Евгения Онегина» (кстати, моя дочь часто читала по вечерам наизусть детям отрывки из первой главы). Закончив декламацию, внучка ложилась и просила петь. Я пела на свой импровизированный мотив стихи Агнии Барто, четверостишия из азбуки на каждую букву алфавита. Азбуку мы с дочкой сочинили сами. И, конечно, не обходилось без романсов и песен. Младшая внучка очень полюбила одну из них. Я пела её раз по пятнадцать за вечер и, когда обессиленная умолкала, Сашуля открывала глаза и шептала: «Пой - будем дузить!» Это так внучка называла «Случайный вальс», где есть слова: «Будем дружить, петь и кружить…» Сейчас, когда я напеваю эту песню, дочь останавливает меня, боясь расплакаться.

Однажды Женя, когда ей было года четыре, сказала, что сегодня сама будет укладывать полугодовалую сестру спать. Я что-то делала за шкафом (комнату в общежитии театрального института, где училась дочка, мы перегородили на две части) и вдруг услышала: «Спи, Сашенька, я тебе песенку спою:
Ты природа,

Я природа,

Мы с тобой голубья!»
Я едва удержалась сначала от смеха, потом от слёз умиления.
Ещё я удивляюсь бабушкам, которые вопреки просьбам родителей ребенка, суют внукам мармелад, шоколад и другие сладости, вызывающие диатез. У младшей внучки была сильная аллергия на сахар и, пока мы не поняли, в чём дело, она уже успела несколько раз переболеть астматическим бронхитом (аллергия страшна тем, что может перерасти в астму или экзему, если не исключить её причину). Врачи лечили полугодовалую Сашу антибиотиками от бронхита, пока кто-то не посоветовал просеивать через сито сухие советские молочные смеси, чтобы отделить крупинки сахара. И внучке сразу стало лучше. Пришлось переводить на её более дорогие и дефицитные импортные смеси, которые не содержали сахар. К счастью, мы жили тогда в Ленинграде, и такие смеси можно было найти, правда, побегав по городу. С тех пор Саша была на строгой диете, исключающей любые сладости, кроме натуральных сахаров, содержащихся в овощах и фруктах.

Однажды я с внучкой приехала к сватам в Киров. Как-то сват мне сказал: «Ну, что ты держишь её на руках, посади на диван и ешь спокойно». Я усадила Сашулю и пошла к своему стулу. Пока я была спиной к дивану, дед быстро зачерпнул чайную ложку сахара с горкой и засунул в рот девочке. Вскоре она начала задыхаться и синеть. У меня, к счастью, было с собой лекарство, и я смогла помочь внучке, не вызывая скорую. Как я не пристукнула тогда свата, сама удивляюсь! Оказывается, он думал, что мы в своём Питере дурью маемся, и долго потом просил прощения. Саша даже маленькая никогда не просила конфетку, а, когда кто-то пытался её угостить, говорила: «Сашеньке нельзя!» Диета была жёсткая, и мы с дочкой ни разу не подвели друг друга. К счастью со временем появились конфеты и шоколадки с заменителями сахара, и Саша уже теперь знает, что такое сладкое.

Сейчас мои внучки выросли и живут далеко от нас. Но, надеюсь, все наши усилия не пропали даром.

* * *
Страх перед гневом

родителей, перед Богом,

перед учителями,

пред всею жизнью.

Сколько же фантазии

детям надо, чтобы

стать эдельвейсами

среди болотной жижи?!

О севере
Как я уже писала, на север по распределению попросилась сама. Было десять мест, а согласилось поехать двое, и только из нашей группы. Но, когда меня прямо с училищной скамьи направили одну на побережье Карского моря, я испугалась.

В ожидании навигации (прибрежная полоса ещё не освободилась ото льда) я работала в участковой больнице, пытаясь набраться хоть какого-то опыта, и старательно учила самые ходовые ненецкие слова. Два моих чемодана были набиты медицинской литературой при минимуме личных вещей.

Добиралась до Севера я долго: автобусом до Тобольска, четверо суток на пароходе до Салехарда, потом самолётом до Тазовского и самолетом до Гыды. В Тобольске мы со спутницей Майей ночевали у моего отца. Встретили нас хорошо. Я увидела, какая большая разница между моей мамой и новой женой отца. Детей у них не было. Встретив Сергея с работы, жена поставила перед ним таз с тёплой водой, вымыла каждый пальчик, ополоснула и вытерла ноги полотенцем. Потом стала кормить его с ложечки черникой и только после этого пригласила всех к ужину.

Днём мы с Майей гуляли по городу, где когда-то жили учёный Менделеев, сказочник Ершов, композитор Алябьев, отбывали ссылку Кюхельбекер и другие декабристы, а также Николай II с семьей.

С билетами на пароход до Салехарда было плохо, но отец достал нам их, и мы уплыли. Красота за бортом неописуемая, луна, танцы на палубе… А, когда добрались до Оби, берегов было почти не видно. В Салехарде после получения направления неделю ждали самолёт: туда есть пассажиры, а оттуда нет загрузки, так как кто-то не настрелял куропаток. Наконец, улетели до Тазовского, и там такая же история.

За неделю сидения (спальных мест в аэропорту не было) мои ноги превратились в колодки, туфли я надеть не могла, и соседи приносили мне чай с пирожками из буфета. Мы все перезнакомились, оказалось, что в наш посёлок летят акушерка с мужем, библиотекарь, мы с Майей (два фельдшера) и ещё кто-то. Гыду, где в то время находилась полярная станция «Северный полюс-7», местное население называло Гыдояма. Мы устроились в школе-интернате: все – до получения мест в общежитии, а я – до прибытия катера, который должен был везти меня на берег Карского моря (на четыреста километров севернее Гыды).

Еду готовили коллективно, так как столовая интерната в каникулы была закрыта. Покупали в магазине куропаток и сушёные овощи (картошку, лук, чеснок), а на пригорке собирали малюсенькие белые грибы - большими они не вырастали.

Директор интерната рассказала нам о делах школы. В Гыде была так называемая культбаза, к которой относились школа-интернат, больница, клуб, библиотека. Детей к началу учебного года собирали с помощью вертолёта по ненецким стойбищам с большим трудом. Если дети сбегали, снова приходилось заказывать вертолёт. Когда учитель с пилотом заходили в чум и спрашивали про возраст каждого ребёнка, родители, не желая отдавать чадо в школу, говорили: «Этому пять лет, этому тоже пять лет…» Педагог на глаз определяла возраст и всех подходящих забирала с собой. На питание для северных школ выделялось больше денег, чем на Большой земле, и, чтобы истратить положенные государством деньги, детям покупали даже шоколад, но они ели его не очень охотно и каждый день просили: «Хале тара!», то есть - рыбы надо. По-ненецки чайка – халей, а рыба – хале. Слова пишу по слуху, так как не видела их написание. Детей пытались отучить от сырой рыбы, им отваривали целый бак, и школьники с радостью уплетали дары моря.

Я и ещё одна женщина не смогли перенести резкую перемену воды, климата и питания. На лице у меня вскочили фурункулы, а в туалет на улицу мы бегали так часто, что стали стесняться рабочих, которые строили что-то рядом с уборной. Чтобы не показывать, что бегаем только мы вдвоём, стали менять платья и платки. Вид у меня был ужасный: заклеенный фурункул на брови, сухие корки на губах. Кто-то из женщин пожалел меня и дал помаду, чтобы я не выглядела такой жалкой.

В это же самое время в посёлке ждал тот же катер молодой специалист (продавец и заготовитель пушнины) с фамилией и отчеством великого русского писателя. Его начальник сказал юноше, что вместе с ним поедет фельдшер с рыжей косой, и, если мы поженимся, начальник даст нам лучших собак и прокатит по побережью до самого Диксона.

Когда я по дороге в больницу решила покрасить губы и остановилась у одного из домов, я и не подозревала, что за углом этого же дома стоят и высматривал меня заготовитель пушнины Юрий. Увидев, как я крашу губы, с первого взгляда возненавидел эту легкомысленную особу.

Вскоре лёд растаял, и мы уехали в факторию. Так называли небольшие поселения, где закупали пушнину и рыбу у коренного населения, ведущего кочевой образ жизни. Катер вёз продукты, в том числе свежий лук, что было большой редкостью, и впервые – несколько арбузов. Удивлению местных жителей не было предела. От радости за свежий лук меня научили Карскому салату: солёный омуль почистить и нарезать кусками, добавить много лука кольцами и выложить литровую банку маринованных помидоров (без рассола), накрыть крышкой, встряхнуть и дать немного настояться. Позднее мы делали такую закуску и в Тюмени, заменив омуля на обыкновенную селёдку.

Вместе с нами приехали трое рабочих на постройку естественного вечномерзлотника для хранения рыбы. Один из рабочих был с молодой женой. Из-за новой стройки в фактории установили сухой закон, но на коренное население он не распространялся. Продавец на первых порах проявлял сдержанность по отношению ко мне, но однажды пришел и предупредил, что поступивший в магазин одеколон «Светлана», скоро выпьют ненцы, а я даже для нужд гигиены до сих пор не купила ни одного флакона. Пришлось приобрести. А сухой закон нас и вовсе сблизил: я не выписывала рецепты на спирт симулянтам, а он не продавал без рецепта. Кроме трёх детей в поселке непьющими были только я, Юрий и его сосед по домику – однорукий художник.

Директор медучилища предупредил нас при распределении, особенно меня-сердечницу, чтобы мы не оставались на Крайнем Севере после трёх лет отработки. И я, действительно, сразу почувствовала дефицит кислорода, появились более сильная одышка и отёки, но я всё выдержала, как стойкий оловянный солдатик. Правда, в Гыде я пыталась уговорить начальника культбазы оставить меня при больнице, но он воскликнул: «Райкова! Там же омуль!» Омуль был, якобы, только в этом месте и на озере Байкал, и я сдалась.

Меня снабдили огромным мешком дуста, который надо было раздавать по банке в каждый чум от педикулёза, тройным меховым комплектом одежды до пят, из которой запомнила только название – малица, меховой обувью на всю длину ноги, кучкой медикаментов, шприцами и посудой для их кипячения. Мне посоветовали купить два тёплых лыжных костюма с начёсом и пришить изнутри карманчики для дуста, чтобы не подцепить «живность». Уже позднее широкое применение дуста было запрещено.

С подъёмных я купила приёмник с огромной батареей питания и слушала один час в день остров Диксон, до которого было примерно 160 километров, и была в курсе всех событий в стране. Однажды из новостей по радио я узнала, что, оказывается, недалеко от нашей фактории останавливался атомный ледокол «Ленин» и экипаж играл на льду в футбол.

По приезду в факторию на выданные мне культбазой деньги на дрова, наняла рабочих, и они напилили целую поленицу. «Дрова» приплывали морем, у берега было множество плавающих брёвен, но на сам